Читать интересную книгу Геворг Марзпетуни - Григор Тер-Ованисян

— Ты еще молод, Ваграм, а я уже прожил свое. Долгий путь меня утомил, дай сначала прийти в себя, — сказал Марзпетуни.

— Ах, прости меня, князь, я так обрадовался при виде тебя, что забыл обязанности хозяина и даже не предложил сесть. Прости. Но зачем нам оставаться здесь? Сделай милость, пойдем ко мне домой. Там ты отдохнешь, и мы спокойно поговорим.

Начальник поднялся и жестом пригласил князя следовать за собой, но князь не двинулся.

— Ваграм, — сказал он, — меня не должны видеть в твоем доме. Я хочу кое-что узнать у тебя и в свою очередь сообщить тебе кое-что. После этого пойду к князю Севада. Сейчас не до обычаев гостеприимства.

Князь Марзпетуни устремил взгляд на начальника и, многозначительно оглядев его с головы до ног, спросил:

— Князь Ваграм, можно ли на тебя положиться так, как мы когда-то полагались на сепуха Ваграма?

— Благодарю за откровенный вопрос, князь. Мы живем в такое суровое время, что князь Марзпетуни вправе спросить, способен сепух Ваграм стать предателем, особенно теперь, когда он служит под знаменем мятежников. Но поверь мне, ни годы, ни обстоятельства не изменили меня. Я был верноподданным государя и остаюсь его слугою. Интересы царя требуют, чтобы я был в стане мятежников. Я не мог поступить иначе.

— Я тебя не понимаю.

— Когда прошел слух, что Цлик-Амрам поднял знамя восстания, князь Севада решил воспользоваться этим и осуществить давно задуманный план. Он позвал к себе гардманскую знать и старейшин народа. Был приглашен и я. Князь произнес перед нами такую речь, что гардманцы обезумели.

— Что же он говорил?

Я не помню всего, но постараюсь рассказать, что могу. Знать Гардмана собралась на террасе замка, а народ во дворе. Двое слуг вывели под руки князя Севада, двое других — князя Григора. Тяжелое впечатление произвело на нас появление слепых отца и сына. Не успел князь Севада открыть уста, как в толпе раздались проклятия по адресу царя. Князь подошел к перилам, оперся о свой посох и сказал следующее:

«Князья и народ! Вы видите сами, что могущественный Севада, гордость гардманцев и гроза врагов, ослепленный коварным зятем, может выйти к вам только с помощью слуг. Не желал бы я, чтобы последний из моих подданных подвергся такому увечью, которое нанесла старику отцу и его юному сыну родственная рука. О, тяжкое горе! Вы видите Гардман, его небо и солнце, горы и долины, весну и цветы. Я лишен этого… Но не в этом беда. Я не могу заботиться о своем народе, исцелять его печали, посещать больных, осушать слезы вдов и сирот, освобождать пленных. Севада зависит от милости своих слуг, Если они не захотят, о гардманцы, я не смогу даже согреть лучами солнца свое холодеющее тело… Мой дом, который был когда-то источником жизни, превратился в жилище слепых сов. Но вы, храбрецы Гардмана, вы, у которых зрячие глаза, сильные руки, железное здоровье, как вы можете переносить позор, который нанес вам Ашот Железный, ослепив вашего отца и предводителя, отняв у вас вашу свободу? Народ Гардмана! — воскликнул он. — Я возвысил твое имя победами, а ты унизил его своей рабской покорностью. Если у тебя не хватает сил сбросить с себя это позорное иго, то имей хотя бы мужество пронзить мое сердце мечом, чтобы горести Саака Севада исчезли вместе с ним из этого мира, чтоб твои дети не слышали его ропота и не прокляли тебя…»

Князь еще не кончил говорить, как вся знать, а с ней и весь народ воскликнули:

«Пусть сгинет тиран! Гардман свободен, а Саак Севада наш князь!..»

Через несколько минут замок превратился в бушующее море. Народ высыпал с оружием в руках, будто царская армия уже осадила крепость. Из бастионов изгнали ванандских воинов, угрожая в случае неповиновения уничтожить их. Возмущенная толпа сорвала с вершины замка царское знамя и вместо него водрузила гардманского вишапа[13].

— О, это уж слишком! — воскликнул Марзпетуни.

— Могло быть еще хуже, если бы я сейчас же не собрал своих воинов и не поклялся в верности Севада.

— Не лучше ли было бы покинуть замок, чем клясться в верности мятежнику?

— Нет. Тогда я лишился бы возможности действовать в пользу государя, следить за действиями утикцев. А теперь, находясь среди мятежников, я могу видеть и знать многое.

Рассказ начальника произвел тяжелое впечатление на Марзпетуни; он склонил голову и задумался.

— Неужели ты считаешь меня изменником? — спросил Ваграм после недолгого молчания.

— Да, — ответил князь, поднимая голову.

— Но ведь я только уступал обстоятельствам.

— Всегда и всюду возможны такие обстоятельства. Если каждый начальник крепости будет уступать обстоятельствам, то все царские замки перейдут в руки врага.

— Не мог же я идти со своим небольшим отрядом против многочисленного войска и начинать братоубийственную войну? Я не хотел кровопролития!

Последние слова он произнес с большим пылом. Марзпетуни посмотрел на него и покачал головой.

— Ты сердишься на меня и считаешь мой ответ не искренним?

— Наоборот, я нахожу его очень искренним. Я хорошо понимаю трудность положения. Враг ждет удобного момента, чтобы ворваться в нашу страну, и мы сами облегчаем ему путь. Ты, мой друг, не хочешь братоубийственной войны? Что можно возразить против этого? Братоубийство — это то же самоубийство.

— Благодарю, что ты меня понял. Вонзи в мое сердце меч, если я проявил слабость по отношению к врагу. Но — что греха таить — я не могу поднять руки на ближнего.

— И никогда не поднимай. Быть может, рассудок еще в силах пресечь эти раздоры. Для сохранения единства страны не следует проливать кровь ближнего; а чтобы обезоружить врага, можно прибегнуть к хитрости. Толпа похожа на овец, которые, обманутые волком, предали ему сторожевых собак, чтобы снискать волчью дружбу. Волк же, передушив собак, начнет истреблять глупое стадо. Князья, которые подстрекают к бунту неразумную толпу, достойны смерти. Каждый из нас должен противодействовать этому всеми силами. Того, кто является врагом законного престола, каждый армянин должен считать и своим личным врагом. Потеряв царство, добытое такими тяжелыми жертвами, мы снова превратимся в рабов.

— Мне это известно, но я не умею хитрить, дорогой князь.

— Я тебя не виню. Что сделано — то сделано. Надо думать о том, как прекратить эти раздоры. Подумал ли ты об этом? Ведь мы идем к гибели.

— Я много об этом размышлял. Прикидывал даже, как следует действовать. А теперь, князь, расскажи, в каком положении Востан? Кто в союзе с царем? Сколько войска можно получить из крепостей? Почему ты прибыл один? Словом, расскажи все, что знаешь, и подробно: в этой глуши вести до меня доходят редко. Затем и я выскажу свои соображения. Если найдешь их приемлемыми, следуй им, если нет, я сделаю то, что ты прикажешь.

Любопытство начальника и заданные им вопросы повергли князя в сомнение. Он заподозрил Ваграма в желании разузнать планы приверженцев царя и помешать их выполнению. Эти мысли мешали князю начать откровенный разговор с начальником. Ваграм догадался о сомнениях князя и, улыбнувшись, проговорил:

— Не омрачай своего сердца подозрениями, дорогой князь! Не суди о моей верности по положению, в котором ты меня застал. Суди по прошлому, которое известно тебе и государю. Я тебе сказал, что подчинился Севада только в интересах царя. Не ищи другой цели в моем поведении. Если бы даже мне подарили весь Гардман, то и этот дар не превысил бы позора измены государю.

Эти слова были произнесены с такой искренностью, что все сомнения князя Марзпетуни рассеялись.

— Да, Ваграм, не скрою от тебя своих опасений. Я боюсь говорить откровенно. Время и люди разрушили мою веру. Но с этой минуты я вполне доверяю тебе. Буду, однако, краток, так как в моем распоряжении очень мало времени: я тороплюсь к Севада. Постараюсь снова вернуться сюда, а если мне это не удастся, я буду знать, что в Гардмане у царя есть верный человек.

— И самый преданный слуга.

— Благодарю. Выслушай теперь меня. В столице сейчас спокойно. Как тебе известно, царь давно примирился со своим братом Абасом благодаря сюнийскому князю Васаку. Единственным злом были распри между государем и Ашотом Деспотом, но и этому положен конец. Мы вместе с католикосом приложили все усилия для примирения и преуспели в этом деле. Государь и Ашот Деспот совместно осадили Двин и взяли его, изгнав оттуда арабов. Мы полагали, что в стране отныне воцарится мир. Устроили даже празднества в Двине; несколько дней все только предавались веселью. Но вдруг до нас доходит весть о восстании Цлик-Амрама. Царь не предполагал, что оно примет такие размеры: он выступил из Ширака только со своим личным полком. Государю казалось, что по прибытии в Утик ему без большого кровопролития удастся усмирить мятежников. Но, приехав туда, он нашел всю область охваченной восстанием. Государь сообщил мне об этом в Гарни, куда я доставил царскую семью, — на укрепления Еразгаворса нельзя было рассчитывать; Абас и Гурген абхазский дотла разрушили их. Я не сообщил царице, как велика опасность; чтобы не взволновать ее, и повел разговор так, что она сама предложила мне отправиться в Утик к царю и, в случае надобности, доставить ему вспомогательное войско. Я поехал. И что же я вижу: не только весь Утик, но и большая часть Арцаха и Гугарка в руках мятежников. Государя я встретил в Гаргарском ущелье. Отчаявшись в успехе, он собирался вернуться в столицу, что явилось бы оплошностью. Вступи он в Ширак, не усмирив Цлик-Амрама, я уверен, что мятеж принял бы еще более широкие размеры и царство наше окончательно бы распалось.