— Это не мой промах, минхеер, — ответил я. — Он хотел принудить меня продать кобылу, на которой он ездил без моего разрешения, и хвастал своей меткой стрельбой… Так что в конце концов я разозлился и вызвал его на состязание.
— Не обижайся, Аллан, я не упрекаю тебя. Ты еще простодушный юноша, а ведь с ним не стоит иметь дело, особенно, если он рискует своими деньгами. Ведь эта прекрасная кобыла является твоим единственным сокровищем и мне было бы жаль увидеть, как ты расстаешься с животным, сделавшим нам столько добра Ну, ладно, что ж поделаешь, быть может, обстоятельства положат конец этому испытанию, я надеюсь на это…
— А я надеюсь, что нет, — ответил упрямо я.
— А я уверен, что ты успокоишься: сейчас ты чувствителен, как рассерженная кошка. Но слушай, Аллан, и вы также, проповедник. Существуют другие, более важные причины, чем эта незначительная перебранка, из-за которых я был бы рад, чтобы ты уехал… Я должен обсудить со своими земляками одно секретное дело, имеющее значение для нашего благополучия и будущего, и им не понравится, конечно, если в это время тут будут двое англичан, которых они могут посчитать шпионами.
— Не говорите больше, хеер Марэ, — горячо вмешался мой отец. — Нам еще меньше нравится находиться здесь и выслушать суждения, что быть англичанином — преступление. Благословение Богу, мой сын смог сослужить службу вам и вашим близким, а теперь все это кончено и забыто. Вы так любезны, что даже одалживаете нам тележку… Мы отправляемся немедленно!
Так что они замяли это дело и часом позже мы отправились. Все буры пришли проводить нас, одарив меня многими ласковыми словами и говоря, что будут рады снова увидеть меня в следующий четверг. Находившийся среди них Перейра был также весьма доброжелателен, умоляя меня скорее выздоравливать, ибо он, дескать, не хочет побивать почти инвалида, даже в игре со стрельбой в гусей. Я ответил, что скоро буду в наилучшей форме, а что касается меня лично, то мне не нравится быть побитым в любой игре и поэтому, мол, я настраиваю свое сердце на победу, маленькая это игра или большая. Затем я повернул голову, так как все время лежал на спине, чтобы попрощаться с Мари, выскользнувшей из дома во двор, где стояла готовая к отъезду повозка.
— До свидания, Аллан, — сказала она, протягивая мне руку и сверкнув глазами.
Затем, делая вид, что поправляет наброшенное на меня одеяло, она быстро шепнула:
— Одержи победу в этом состязании, если ты любишь меня. Я буду молить Бога, чтобы ты мог слышать это каждую ночь, чтобы это явилось хорошей приметой для тебя…
Я полагаю, что этот шепот был слышен окружающим, потому что заметил, что Перейра закусил губу и сделал резкое движение, как если бы он хотел прервать Мари. Однако, Питер Ретиф довольно решительно выдвинул свою массивную фигуру перед Перейрой и промолвил с одной из своих сердечных усмешек:
— Всемогущий! Дружище, пусть мисс пожелает хорошего путешествия молодому человеку, который спас ее жизнь!
И в следующее мгновение готтентот Ханс в своей обычной манере вскарабкался на одного из запряженных в повозку быков и мы покатили через ворота…
О! Если до этого хеер Ретиф мне просто нравился, то теперь я искренне полюбил его…
ГЛАВА V
Состязание в стрельбе
Мое путешествие назад являло собой резкий контраст с тем, что я пережил за несколько дней до этого. Тогда — темнота, стремительная лошадь подо мной, мчащаяся сквозь эту темноту подобно птице, цепенящий ужас в сердце, чтобы не опоздать, когда я отчаянными глазами посматривал на бледнеющие звезды и первые проблески утренней зари…
Теперь — скрипящая повозка с быками, хорошо знакомый, привычный вельд, яркий палящий свет солнечных лучей, а в сердце моем великое благодарение, но также и новый ужас перед мыслью о том, чтобы чистая и святая любовь, которую я завоевал, не была украдена у меня силой или обманом… Хорошо, если одно дело было во власти Бога, но оставалось другое и, помня об этом, я терзался сомнениями. Первое испытание закончилось смертью и победой. А как закончится второе? В моем мозгу металась непостижимая мысль: «В победе — смерть», казавшаяся мне бессмысленной. Как победа могла быть смертью я не понимал, во всяком случае в то время, ведь я был всего лишь мальчишкой с малым жизненным опытом…
Поскольку мы путешествовали довольно комфортабельно, так как дорога была приличная, а повозка на рессорах не причиняла боли моей ноге, я спросил у отца, что он думает о словах хеера Марэ, сказавшего нам, что у буров есть дело в Марэсфонтейне и присутствие англичан нежелательно для них.
— Что он имел в виду, Аллан? Он имел в виду то, что эти изменники голландцы готовят заговор против нашего монарха и боятся, чтобы мы не сообщили об их измене. То ли они намереваются восстать из-за освобождения рабов, то ли хотят переселиться куда-то из колонии. Со своей стороны я думаю, что это будет именно последнее, ибо, как ты слышал, отдельные группы уже отправились… И, если я не ошибаюсь, значительно большее число буров намеревается следовать за ними; Марэ и Ретиф и этот заговорщик Перейра среди них. Ну, и пускай себе едут! Я говорю, чем скорее, тем лучше, ибо я не сомневаюсь, что британский флаг будет следовать за ними.
— А я надеюсь, что они этого не сделают, — ответил я с нервным смехом. — Во всяком случае до тех пор, пока я не верну назад свою кобылу. (Дело в том, что ее я оставил на попечение Ретифа в качестве заклада, пока не состоится состязание в стрельбе).
На протяжении остальных двух с половиной часов езды мой отец с весьма величественным видом громко, с пафосом произносил мне речи о дурных манерах буров, которые ненавидят миссионеров и клевещут на них, питают отвращение к британскому правительству и его представителям, любят рабство и убивают кафров при любом удобном случае. Я вежливо слушал его, ибо прервать отца, когда его захватывал ораторский бзик, было невозможно. Я-то знал, что и миссионеры иногда клеветали на буров и представители правительства Британии выкидывали странные штучки с отдаленными колониями; что кафры, подстрекаемые чиновниками, часто обворовывали буров, а при удобном случае даже убивали их вместе с женами и детьми, как они пытались сделать сейчас в Марэсфонтейне, хотя там причиной была провокация Леблана; что британская добродетель освободила рабов без оплаты их владельцам приличной цены за них и так далее…
Но, по правде говоря, вопросы такой высокой политики тогда были далеки для такого простого юнца, каким был я. А вот что дошло до моего сердца и заставило его болезненно сжиматься, так это сознание того, что если Анри Марэ и его друзья переселятся, то и Мари должна будет волей-неволей отправиться с ними и тогда я, как англичанин, не смогу быть в этой рискованной компании, Эрнандо де Перейра и сможет и будет…