научила меня только одному возможному решению всех конфликтов, и именно к нему я и прибегнул: сжал кулак и врезал Оливеру по скуле. Тот растерялся, но лишь на секунду, а затем, издав тонкий писк, бросился на меня, цепляясь за плечи и роняя нас обоих на идеально стриженную траву – чей-то чужой газон. Райан и Алекс начали что-то скандировать на английском, думаю, это было «Драка! Драка!» или типа того. Мы беспорядочно били друг друга: я почувствовал удар в ухо, и в этот же момент мой собственный кулак проехался по его зубам. Это было больно: зубы у Оливера оказались острыми и разодрали мои костяшки до крови. Я поморщился от боли, но его это только развеселило. Немного моей крови попало ему на передние зубы, испачкав их и смешавшись со слюной. Злобно хохоча, он напоминал вампира.
О том, что произошло непоправимое, я понял лишь через несколько секунд.
– Стой! – закричал я.
И хотя я орал на русском, тон у меня был до того требовательным, что Оливер действительно остановился. Мы оба сели на траву, тяжело дыша.
– What’s up? – спросил он, потирая кисти.
– Моя кровь попала тебе в рот, – одними губами произнес я.
Но он, конечно, ничего не понял и только, нахмурившись, смотрел на меня. Я выглядел таким напуганным, что моя тревога начала передаваться и остальным, и спустя пару минут уже все в панике пытались выяснить у меня, что случилось.
Я снова постарался собрать скудные школьные знания:
– My blood… Is bad… Is… You need a doctor.
– What? – Оливер вскинул брови.
Отчаявшись, я выдохнул главные слова, обозначающие то, что случилось:
– Illness, death.
Как связать их между собой, я не знал. Ребята некоторое время переглядывались, а потом Оливер, вскочив на ноги, сказал, что хочет к маме, и убежал.
* * *
– Оливер, что это было?
Я сидел за обеденным столом и крутил между ладонями стакан с водой. Анна налила его мне, чтобы я успокоился. Теперь же, когда я перестал плакать и кричать, она стояла надо мной, скрестив руки, словно надзиратель.
А ничего особенного и не было. Просто я испугался, что убил Оливера.
Пока я бежал по тротуару все прямо и прямо, в полном одиночестве (потому что Алекс и Райан пошли по другой стороне дороги), я представлял самое худшее, что случится с Оливером. Он заболеет и умрет, в этом не было сомнений. В баторе, когда старшаки меня били, воспиталки всегда предупреждали, что со мной шутки плохи – если моя кровь попадет к ним, то они заразятся. И еще добавляли, что это «смертельная неизлечимая болезнь». Так что я уже видел Оливера в гробу. Точнее, сначала я видел, как он прибегает домой к маме и уже через несколько минут начинает чувствовать себя плохо: у него поднимается температура, и болит голова, и еще кашель, может, он вообще будет кашлять кровью, и у него будет идти гной из глаз вместо слез, и, может, еще будет крутить живот, болеть сердце, а потом он умрет от боли или от разрыва селезенки – у нас так умер один из охранников в баторе. Со мной всего этого не случалось, потому что я пил таблетки, но ведь у Оливера таких нет.
Так что следом я, конечно, представлял его в гробу. У него будет маленький гроб полтора метра, куда его положат в темном костюме, и его бледное лицо… Нет, у него не может быть бледного лица, потому что он темнокожий. Тогда просто его обыкновенное лицо будет наконец-то спокойным и безмятежным, без этой глупой ухмылки на губах. А его мама и папа будут плакать над его телом горько и безутешно. Весь город, нет, вся страна, все будут знать, что Оливер умер из-за того, что моя кровь попала ему в рот, и меня вернут в Россию и посадят в тюрьму, потому что я убийца.
Я все это так ярко представил, что начал плакать и в дом ворвался не в лучшем виде: всхлипывающий, задыхающийся от слез и бега, с грязными мокрыми разводами на щеках. Я не смог объяснить, что стряслось (не хватало воздуха, чтобы говорить), так что Анна налила мне воды и усадила за стол.
И вот теперь она смотрела на меня и снова повторяла свой вопрос:
– Что это было, Оливер?
Тяжко вздохнув и потупившись, я рассказал ей, что подрался с соседским Оливером и тот глотнул мою кровь. Я думал, что сейчас она схватится за голову, будет ходить кругами и спрашивать в пустоту: «Что же делать?!» – но она только опустила руки вдоль тела, словно расслабилась, и спросила:
– И все?
– Ну да…
Я не понял ее спокойствия.
– С чего ты взял, что он умрет?
– Я же заразный…
Анна не сразу ответила, какое-то время смотрела на меня и качала головой. Потом сказала:
– Ты не понимаешь, чем болеешь, да? Тебе не объясняли?
Я насупился:
– Нет.
– Пока ты принимаешь лекарства, ты не заразный.
– Я не пил вчера лекарства, – признался я.
– Что-о-о?! – возмутилась Анна. – Почему?
– Забыл, – соврал я.
– Чтобы выпил сегодня вечером, понял? Не шути с этим! – Тон у нее вдруг стал похожим на воспиталкин, которым те нас отчитывают. Но она тут же смягчилась: – В любом случае один пропуск ничего не меняет. Крайне маловероятно, что ты мог его заразить. Для этого кровь должна была попасть в рану.
– А вдруг у него есть раны?
Анна вздохнула:
– Хорошо, я предупрежу его родителей.
«Его родители меня возненавидят. И будут правы», – с ужасом подумал я.
Анна отодвинула стул, села напротив меня за стол и, глядя мне в глаза, сказала:
– У тебя ВИЧ, Оливер.
Я уже слышал это раньше, поэтому просто пожал плечами.
– Ты знаешь, что это значит? – спросила она.
– Болезнь.
– А в чем она выражается?
Я покачал головой: не знаю.
– Ты заражен вирусом, который снижает иммунитет. – Анна говорила с таким видом, словно энциклопедию читала. – Чтобы твой иммунитет был в норме, ты принимаешь лекарства. Они уменьшают вирусную нагрузку при регулярном приеме, и тогда ты становишься не опасен для остальных.
– Где я им заразился?
– Он передался тебе от твоей мамы.
– А она где заразилась?
– Я не знаю, – честно ответила Анна.
– От наркотиков, да? – догадался я. – Так говорили воспиталки.
Анна пожала плечами:
– Скорее всего, они тоже не знают. Просто сплетничают.
Не глядя на нее, я спросил самое волнующее:
– И сколько я проживу?
– При лечении ВИЧ не влияет на продолжительность жизни.
– Хоть сто лет? – удивился я.
– Хоть двести, если повезет, – улыбнулась Анна.
Я улыбнулся ей