В течение нескольких месяцев, прежде чем он пустился в большую поездку на Запад, было несколько проявлений этого. Монах Авраам из Андреевского монастыря представил царю письменный протест против новаций, вводимых в России; это закончилось только его ссылкой в более отдаленный монастырь, а его соратников выпороли и сослали в Азов. Более серьезным был заговор во главе со стрелецким полковником Иваном Цыклером, который раскрыли в феврале 1697 года. Это было объединение представителей двух старых боярских семей, А. П. Соковнина и Ф. М. Пушкина, а также вожака донских казаков Лукьянова и ряда стрелецких офицеров: заговорщики, возможно, надеялись убить Петра и помешать возвышению боярских родов А. С. Шейна и Б. П. Шереметьева[22]. Какой-либо серьезной опасности от этого неэффективного заговора для Петра не было. Однако это возродило его ненависть к стрельцам и пробудило еще больше опасений и подозрений к семье Милославских, его противникам со времен детства и юности. Труп Ивана Милославского, умершего 12 лет назад, был вынут из могилы и проволочен за санями, запряженными свиньей, к месту казни Цыклера и его сторонников так, чтобы, когда палач отрубал у них руки, ноги и, наконец, головы, их кровь стекала на него. Этот дикий эпизод лучше всего показывает длительное травмирующее воздействие на Петра событий 1682 года и последующих лет.
Кроме общей ненависти консерваторов к реформаторскому повороту в России, на стрельцов оказало влияние чувство, единственное по-настоящему оправданное, чувство обиды: как военная сила они устарели, и теперь их существованию угрожают новые изменения в армии. Были у них также и особые обиды. Они хорошо знали о ненависти Петра к стрелецкому корпусу; часто и ожесточенно негодовали по поводу использования ряда стрелецких полков Москвы в качестве гарнизонов в Азове и других отдаленных городах вроде Великих Лук. Частичное удовлетворение требований, высказанных представителями этих полков, посланными в Москву, чтобы передать царю их жалобу весной 1698 года, закончилось открытым восстанием в июне. Этот дезорганизованный и стихийный взрыв беспомощного негодования был без большого кровопролития быстро подавлен лояльными войсками под руководством Шейна, Гордона и младшего военачальника князя Кольцова-Массальского. Все же Петр был встревожен этим постоянным источником опасности и неблагонадежности и особенно подозревал, что Софья, все еще заточенная в своем Московском женском монастыре, могла быть в контакте с мятежниками, надеясь, что их победа восстановит ее у власти. Он решил сокрушить стрельцов раз и навсегда.
Еще до своего возвращения в Москву он приказал Ромодановскому обращаться с мятежниками с большой жестокостью и усилить наблюдение за Софьей[23]. Семнадцатого сентября началось тщательное расследование причин восстания и проводилось оно с ужасающей поистине с беспримерной жестокостью, которую Петр никогда больше не проявлял в такой степени. Сотни захваченных стрельцов были замучены, в основном будучи забиты кнутом (толстая и прочная плеть из кожи), а затем их свежекровоточащие спины буквально поджаривались на медленном огне. 14 отдельных камер пыток, созданных специально для этой цели в Преображенском, использовались, чтобы допрашивать по 20 человек в день. Иногда царь лично принимал в этом участие. Пытки сопровождались казнями. За три недели в октябре 1698 года были забиты до смерти 799 стрельцов; и затем через три месяца последовала другая волна численностью в 350 казней в феврале 1699 года. Маловероятно, что Петр лично принимал участие в этих казнях. Известная книга, «Дневник путевых заметок в Московии» Иоганна-Георга Корба, секретаря австрийского посланника в Москве, вышедшая в Вене в 1700 году, утверждала, что царь сам казнил своих врагов, и в это утверждение в Европе весьма верили. Корб, однако, писал не как свидетель; и, кажется, не имеется никаких доказательств, что царь лично когда-либо орудовал топором палача. Известно, однако, что некоторые из сподвижников Петра помогали в этом случае казнить стрельцов. И первым среди них был Меншиков. Корб утверждал, что вечером, перед очередной серией казней, он разъезжал по Москве в открытой коляске, показывая «чрезвычайно частым размахиванием обнаженного меча, какой кровавой будет трагедия, которую он ожидал на следующий день»[24].
Возможно, эти месяцы были самыми напряженными во время правления Петра. В течение их он находил передышку от пыток и казней мятежников в безудержном пировании, питии, гуляниях, умопомрачительных скачках со своими лихими компаньонами. По крайней мере, дважды во время этих развлечений он лично пинал и бил кулаком Лефорта. Признаки дикости, даже безрассудства, заметны в действиях Петра в течение этого периода. Смерть Лефорта в марте 1699 года должна была усилить его чувство, что он боролся, почти совсем без чьей-либо поддержки и одобрения, против мира, враждебного его мечтам и надеждам. На похоронах он «показал много символов печали: сильное горе было на его лице», там же «в изобилии роняя слезы», он отдал последний поцелуй.
Он потерял самого близкого друга своей жизни и был возмущен очередной демонстрацией враждебной атмосферы, которая окружала его, когда по возвращении присутствующих на похоронах к дому Лефорта бояре попытались уйти скорее, чем Петр находил соответствующим[25]. В феврале — марте 1699 года австрийский и прусский министры писали своим правительствам относительно общего чувства замешательства и напряженности в Москве; они чувствовали, что назревает реальная опасность, что царь и его непопулярные новшества могут быть уничтожены новым взрывом негодования[26].
Петр не собирался уделять никакого внимания оппозиции, которую он ощущал вокруг себя. Он хотел объединить страну под своей властью, пусть даже безжалостными средствами, и затем использовать все средства, чтобы изменить Россию. Стрелецкие полки Москвы были распущены. Бывшие стрелки потеряли свои дома и земли и были отправлены в ссылку в провинции. Однако всюду, куда они отправлялись, они несли недовольство правлением Петра и семена мятежа. И восстание в Астрахани, и бунт украинских казаков в 1707–1708 годах в определенной степени возникли под их влиянием. Что касается Софьи, то даже пытки и самый пристрастный допрос, включая телесные наказания ряда служанок и доверенных лиц, и ее допрос Петром лично, не сумели доказать, что она подстрекала стрельцов к восстанию. Если бы оно увенчалось успехом, мятежники, наряду с разрушением иностранного пригорода Москвы, убийством многих бояр и роспуском новых полков Петра, могли бы призвать ее к власти как регента. Поэтому ей самой и одной из ее сестер было суждено стать монахинями, чтобы любая угроза, которую она могла представлять своему сводному брату, была таким образом значительно уменьшена. Напротив ее окна в Новодевичьем женском монастыре были повешены три стрельца, один из них держал в своих безжизненных руках бумагу, представляющую собой ходатайство о возмещении их обид, которое недовольные полки пытались представить царю перед восстанием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});