Читать интересную книгу Мусорщик - Константинов Андрей Дмитриевич

Андрей взял свою тележку и покатил ее к кассам. Там уже ожидал Кравцов со спиннингом в руках. Когда кассир подсчитала стоимость покупок Обнорского, Валентин присвистнул:

– Ох, не слабый у вас, Андрей Викторович, аппетит!

– Так ведь и командировка у меня длительная.

– Ой ли? Всего-то неделя, Андрей.

– Нет, Валя, моя командировочка началась в сентябре 1994-го. А когда закончится – бог весть…

Кравцов усмехнулся, подумал, что, пожалуй, журналист прав. Он расплатился, убрал в бумажник чеки.

Лена уже ждала возле автобуса.

– Далеко до границы? – спросила она.

– Сто километров, – ответил Кравцов.

* * *

Зазвонил телефон, и Наумов сразу взял трубку.

– Николай Иваныч, – сказал Семенов весело, – наши друзья часа через полтора будут на границе. Ты готов к встрече?

– Да, безусловно, Роман Константиныч. Наши договоренности остаются в силе?

– Конечно. Четверо твоих людей и четверо моих. Встречаются в Торфяновке и на месте ждут гостей. Сопровождают до Питера. Так что, Николай Иваныч, звони своим.

– Мои люди уже в Выборге, – ответил Наумов.

– Замечательно. Мои тоже. Партнеры по добыче «золота партии» рассмеялись.

– А долго мы с тобой ждали этого дня, а, Иваныч?

– Мы не ждали, Роман… мы работали. Как в песне поется: «Этот день мы приближали, как могли».

Сравнение не понравилось Семенову. К песне, которую процитировал питерский банкир, он относился с уважением. Полковник, умный и интеллигентный, понимал, что по уши в криминале. А если говорить жестче: в крови. Если называть вещи своими именами, он всего лишь лидер ОПГ[6], под прикрытием агентства «Консультант»… И тем не менее Семенов не растерял до конца неких моральных установок. Сравнение Дня Победы с Днем Мародера показалось ему кощунственным. Он не стал говорить этого Наумову. Промолчал.

– Что, Роман, – продолжил Наумов, – может быть, вечером отметим это событие?

– Я не против, – отозвался Семенов. – Давай-ка решим этот вопрос после того, как получим гостинцы.

– Лады, Рома, – согласился банкир. – До связи.

– До связи.

Вот так – вполне по-дружески – переговорили два людоеда. Вполне по-человечески. Мы работали, сказал один людоед другому… и предложил отметить первый успех.

Но отмечать свой успех им не придется.

* * *

Им не придется отмечать свой успех. Потому что никакого успеха не будет.

Потому что прибытия «первого транша» ожидал еще один людоед. А на тихой дачке в районе поселка Кирилловское к встрече «фольксвагена» готовились двенадцать боевиков. Они знали, что предстоит весьма опасная операция, что им предстоит схватиться с вооруженным конвоем, но были готовы к этому. Пять тысяч долларов, обещанные каждому за участие в деле, оправдывали риск. В Чечне за такие деньги нужно рисковать месяц. Здесь – полчаса… Да и степень риска совсем не та, что на фронте.

Все двенадцать человек имели боевой опыт и были готовы к убийству. Дело, как говорится, привычное. Ждали только сигнала.

* * *

«Фольксваген» приближался к пограничному переходу Ваалимаа. В магазине «такс-фри» купили недорогие гладильные доски. А до этого в Котке загрузили бэушный холодильник «Розенлев». Теперь «фольксваген» гарантированно раскрывай род деятельности своих владельцев: челноки. В июне девяносто шестого их много сновало туда-сюда… Курс финской марки – тысяча с небольшим рублей – позволял делать какой-то «бизнес». До кризиса 1998 года было еще далеко. …»Фольксваген» приближался к Ваалимаа. Вдоль дороги на несколько километров вытянулась колонна грузовиков. Дальнобойщики стояли в очередях, случалось, по несколько дней. Легковухам было проще.

– Забудьте, ребята, про эти бабки, – сказал Кравцов спокойно. – Забудьте. Их нет. Просто нет – и все! И мы пройдем обе таможни без сучка без задоринки. А на той стороне нас встретят. Поедем по-королевски, с эскортом.

– Под конвоем, говоришь? – спросил Обнорский.

– Нет, Андрей Викторович, под охраной. Мы не ждем никаких неожиданностей, но береженого, как говорится, Бог бережет, – сказал Валентин и встал в конец небольшой очереди из легковух и микроавтобусов. Впереди был первый таможенный контроль…

* * *

Кружились и кричали чайки, паром оставлял широкий кильватерный след, берег таял. Катя сидела в шезлонге и смотрела на удаляющийся берег. Она смотрела, но не видела… Перед глазами лежала серая лента шоссе и бежевый «фольксваген» с приговоренными людьми. Пожалуй, они уже в России, едут навстречу судьбе. Катя посмотрела на часики от Картье… да, пожалуй, уже в России. Ах, если бы Андрей не был так упрям!

Если бы он не был упрям, все могло бы быть по-другому. Но его не переделаешь. И когда на третий день после его приезда Катя затеяла тот разговор, она с самого начала знала, что ничего не получится… Нет, не так. Она предполагала, что ничего не получится, но считала себя обязанной попробовать. …Они лежали в постели, комната была наполнена полумраком и потерянной навсегда любовью. Разочарованием. Не было ни горечи, ни боли, было разочарование. И, может быть, маленькая бабская ревность, похожая на сухой колодец. Теперь уже и не понять: а была ли в нем вода? Или он всегда был забит сухой тиной и мертвой лягушачьей икрой?

– Андрей, – позвала Катя и провела пальцем по тому месту, где прятался в бороде шрам.

– А-у? – сказал он довольным, сытым голосом.

– Скоро будем передавать деньги, Андрюш…

– Да, скоро… а что?

– Тебе не жалко?

– Мне? – спросил он, приподнимаясь на локте. – Чего же мне жалеть? Это же не мои деньги, я не имею к ним никакого отношения. Более того, я рад от них избавиться. Пока они у тебя, спокойной жизни не будет, Катя. Ни у тебя, ни у меня.

– Да, это верно.

– А почему ты спросила?

– Да… так.

Обнорский смотрел на нее сверху вниз. Пристально, с прищуром.

– Это не ответ, – сказал он после паузы. – Тебе жалко отдавать эти бабки?

– Нет, Андрей, нисколько… Много лет я даже не знала об их существовании. Что их жалеть? Другое обидно…

– Что же обидно? – живо спросил Обнорский.

– Антибиотик, – твердо сказала она.

– Катя!

– Подожди! Подожди, Андрей, не перебивай меня. Ты спросил, я пытаюсь тебе ответить, а ты тут же меня перебиваешь, – быстро произнесла она и села на постели.

– Говори.

– Даже не знаю, с чего начать, – пожала она плечами и взяла с тумбочки сигареты.

Свет пламени зажигалки выхватил плотно сжатые губы, контрастно подчеркнул сеточку морщинок, и Обнорский понял, о чем пойдет речь. Он поморщился, как от зубной боли, и попросил:

– Дай и мне сигарету.

Она протянула сигареты, повторила:

– Не знаю, с чего начать.

– С Палыча, – буркнул Обнорский, затягиваясь. – С того, что он жив-здоров… Что мы так и не довели задуманное до конца.

– Да, – сказала она, как будто слегка обрадованно. – Ты тоже об этом думал?

– Я просто не мог об этом не думать. Даже если бы я захотел не думать… даже если бы приказал себе: забудь!… Все равно забыть нельзя. И не думать нельзя. Конечно, я думал об этом, Катя.

– И что же?

– А ты? Что думаешь об этом ты?

– Мы не довели дело до конца, Андрюша. Виктор Палыч искалечил мою жизнь. Понимаю, что звучит напыщенно, театрально, но – извини – это так и есть. Он отнял у меня все. Все, что только можно отобрать у женщины… Я никогда тебе не говорила и сейчас, наверное, зря говорю, но мне уже не раз приходила мысль о самоубийстве.

– Катя!

– А что?… Я ведь уже и так не живу. Я пустая внутри, Андрюша, убогая. Понимаю, что опять звучит как в мелодрамке… ах, богатые тоже плачут!… А только так и есть, ни убавить ни добавить. Я на этих засранцев-психоаналитиков тьму денег извела. И ясно поняла одно: я Палыча просто обязана уничтожить. Он мне по ночам снится с гаденькой своей улыбочкой… с Библией… с глазами гадючьими… Как же мне жить-то с этим?