Я закатила глаза.
— Да брось, я много лет уже не притрагиваюсь.
Роланд пожал плечами.
— Ладно, кажется ты еще хочешь мне что-то сказать. По глазам вижу.
— Ну да… раз уж мы заговорили о присматривании за моей спиной…
— Я встала со стула и сняла рубашку на пуговицах, которую носила поверх маечки. Убрав волосы в сторону, я повернулась, чтобы отчим мог рассмотреть мою спину.
Роланд глухо крякнул, когда увидел царапины.
— Выглядит паршиво. Побывала сегодня в драке?
— Им уже несколько дней. Они не заживают.
— А они болят?
— Нет.
— Что тебе их нанесло?
— Не знаю. Он выглядел как человек, но… я не уверена.
Я отпустила волосы и повернулась кругом, обратно одевая рубашку.
— Как ему удалось поранить тебя под таким углом? — Роланд выглядел озадаченным. — Вы сошлись в рукопашную?
— Да ты не переживай из-за этого, — торопливо произнесла я. — Лучше скажи, ты что-нибудь подобное раньше видел?
— Не в точности, но я повидал достаточно, чтобы не делать из мухи слона. Если тебя поцарапали с применением магии, то возможно просто потребуется немного времени, чтобы все зажило.
Это не особенно успокаивало, но я не хотела вдаваться в подробности своей встречи с Кийо.
Глубоко набрав в легкие воздуха, я сказала:
— Есть еще кое-что.
— Знаю. Ты собираешься за девочкой.
И зачем, спрашивается, я приберегала эту новость!
— Как ты догадался?
— Просто я знаю твой характер, Евгения. Ты безрассудна и упряма, в придачу к наивному чувству справедливости. Я и сам такой.
Не уверена, комплимент это был или нет.
— Значит ты понимаешь меня.
Роланд отрицательно покачал головой.
— Я все равно считаю, что это опасно. И глупо. Путешествовать в Ином мире в теле, и…
— Что «и»?!
Мы оба подняли глаза с видом провинившихся детей. В дверях кухни стояла мама, широкополая шляпа и запачканные землей перчатки, указывали на то, что она явилась прямиком из сада. На моем заднем дворе была лишь альпийская горка и парочка растений на ней. Но у мамы был настоящий оазис. Пока она укоризненно глядела на нас, я подумала о нашем с ней сходстве. У нее были длинные, слегка тронутые сединой волосы, которые сейчас были распущены, спадая на спину. В ее шевелюре не было моего красноватого оттенка, и глаза были просто голубыми, а не фиалково-голубыми, как мои. Хотя во всем остальном, по словам всех знакомых, мы были очень похожи. Мне всегда было любопытно, буду ли я стареть как она? Хотелось бы, хотя я наверняка буду закрашивать любой намек на седину.
— Что ты замышляешь, Евгения? — не выдавая своих эмоций спросила мама.
— Ничего, мамуль. Мы просто рассуждали вслух.
— Вы обсуждали, что ты собираешься идти туда. И я знаю, что это значит.
— Мамуль… — начала я.
— Милая… — начал Роланд.
Мама подняла руку, обрывая нас.
— Не надо. Слышать не хочу. Евгения, ты хоть знаешь, как сильно я переживаю за тебя только в этом мире? А теперь ты еще собираешься заявиться прямо к ним на порог? А ты, — сверкая глазами, она переключилась на Роланда, — двадцать лет жизни я потратила, беспокоясь о тебе. Ночами не спала, гадая, которая ночь станет последней, и ты не вернешься домой? Я благодарила Господа, когда ты вышел на пенсию, а сейчас ты поощряешь ее на…
— Эй-эй, Роланд меня ни на что не поощряет. Если тебе охота сорвать зло, не трогай его. Это только моя идея. Его это не касается.
Роланд повернулся ко мне.
— Евгения, если ты настаиваешь на своем желании идти туда, я вполне могу отправиться с…
— Мама права. Ты на пенсии. Эта мое дело.
Мама резко повернула голову в мою сторону.
— Нет, не твое! Неужели тебе здесь их мало? Зачем же идти еще и туда?
И я рассказала ей. На протяжении всего рассказа мама сохраняла на лице гордое и каменное выражение, но я видела, как ей изменили ее глаза. От вовсе мамы не ускользнула жестокость положения Жасмин, даже если на словах она продолжала отрицать эту правду.
— Ты ведешь себя в точности как Роланд. Слишком благородна, чтобы подумать о себе. — В один миг мама словно состарилась. — Спасая эту девочку, ты возмещаешь какой-то недостаток внимания, который недополучила в детстве, да? — мама соскользнула в режим психотерапевта.
— Мамуль, ей всего четырнадцать, э-э, уже пятнадцать. Если бы похитили дочь кого-то из твоих знакомых, ты бы сочла приемлемыми любые меры для возвращения девочки назад.
— Я считаю приемлемыми меры, которые включают подстраховку, а ты собираешься идти в одиночку.
— У меня нет подстраховки.
— У тебя есть я, — заметил Роланд.
— Нет! — воскликнули мы с мамой в один голос.
Развернувшись ко мне, мама воспользовалась самым древним оружием рода человеческого: Материнскими Причитаниями.
— Ты мой единственный ребенок. Моя малышка. Если с тобой что-то случится…
Я была бы не я, если б у меня заранее не был заготовлен ответ:
— Жасмин тоже чья-то дочь, даже если ее мама умерла. На самом деле от этого все только ужаснее. Девочка потеряла своих родителей. У нее никого нет. А сейчас она в ловушке, заложница у какого-то гада, который уверен, что это в порядке вещей похищать и насиловать малолеток.
Мама вздрогнула, как от пощечины. Она посмотрела на Роланда, и они обменялись одним из тех долгих взглядов, который присущ всем парам, прожившим бок о бок долгие годы. Не знаю, о чем был их молчаливый диалог, но в результате мама отвела взгляд от нас обоих.
— Когда… ты вернешь ее обратно, приведи ее ко мне. Не важно кто ее… джентри или люди. Ей понадобится та же терапия, что и другим жертвам насилия.
Я знала, что мама часто оказывает консультации подобного рода, но никогда не представляла, что она захочет помогать жертвам джентри. Для кого-то, кто всю жизнь притворяется, что Иного мира не существует, это было очень по-доброму.
— Мам… — начала я.
Она отрицательно покачала головой.
— Не говори мне ничего, пока все не закончится. Я не смогу держать это в себе.
Покинув нас, мама вернувшись в спокойствие своего сада.
— Она отойдет, — прервал Роланд тишину. — С ней всегда так.
Вынужденный принять тот факт, что я не передумаю, Роланд постарался загрузить меня таким количеством тактической информации, которой только возможно. Мне стало от этого дурно.
Когда я отвергла третье по счету предложение отчима отправиться вместе со мной, он надулся.
— Все понятно, ты возьмешь с собой других помощников.
В его голосе сквозила нескрываемая насмешка, когда он говорил про «других помощников». Я знала, что он не одобряется их, но он должен был признать, что в этой помощи есть своя выгода.