Читать интересную книгу От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн

— Необычный выбор, — пробормотал хозяин гостиницы, перебирая книгу Шарзаха и все остальные тома.

Я удивился про себя, как метко я еще раньше сравнивал ее чемодан со шкафом. В нем находилась половина, если не целая, книжная полка. Кроме книги Эрнста Клееса «Медицина Германии времен Третьего рейха до и после 1945 года» здесь была книга того же автора «Аушвиц», «Медицина национал-социализма и ее жертвы. Лебенсборн и т. д.» Георга Лилиенталя, а также целая куча разных более или менее подробных научно-популярных книг и фотоальбомов. Из всех книг сбоку торчали желтые, розовые и ядовито-зеленые приклеенные бумажки, испещренные записями невероятно мелким и аккуратным почерком, если бы их сложить вместе, тоже получился бы целый роман.

Наконец я преодолел свою робость и наклонился за одной из книг.

Марк Хиллель «Лебенсборн», прочел я на иллюстрированной обложке, на которой была изображена головка девочки, под которой помещалась табличка, как будто это была фотография преступника, опубликованная с целью его поимки. Я раскрыл книгу на одной из страниц, отмеченной зеленой закладкой. Там находилась фотография дюжины маленьких детей, сидящих на клетчатом одеяле. Дети без родителей, найденные в одном из пансионатов Лебенсборна, гласила надпись под снимком. Я полистал дальше, пробежал текст глазами и со смешанными чувствами растерянности и омерзения узнал о детях, перевезенных в Третий рейх из Польши и Югославии только потому, что они «были арийского типа», об узнике концлагеря, который сообщал, как он участвовал в акции, когда из железнодорожного вагона в середине зимы выгружали более сотни грудных детей. Им пришлось трудиться в образцовом пансионате Штейнхеринг в Баварии, где не хватало персонала, чтобы справляться с потоком детей со всех концов рушащегося рейха, и что американцы даже не обнаружили ни одной медсестры, когда заняли пансионат. Мне попадались фотографии, на которых вплотную друг к другу лежали десятки младенцев в грязных пеленках, с лихорадочно блестящими глазами, плачущие, орущие, что каким-то жутким образом напоминало птицеферму.

Выведение людей, пронеслось у меня в голове, желудок болезненно сжался, готовясь выкинуть наружу последнюю порцию желчи и желудочного сока. Боже ты мой, они разводили людей! До чего же плох был тот мир, в котором я жил, как глубока бездна, открывшаяся в истории моей страны! Я, как и все остальные, немало слышал о преступлениях, творившихся в Третьем рейхе, в выпускном классе написал об этом не одну контрольную работу, которые, впрочем, скорее проверяли способность запоминать длиннющие колонки цифр, дат и названий городов, так что я с ужасом заметил, что все это совершенно меня не коснулось, может быть, уже потому, что мой преподаватель истории скорее принимал во внимание спокойный сон своих подопечных, и пощадил меня и моих сотоварищей от созерцания таких картин, как эти. О тех ужасах, о которых повествовалось в этих книгах, о выведении людей на основании расистских принципов я не услышал ни одного словечка.

Я почти насильно оторвал свой взгляд от книги в моих руках, я вел себя при этом как при пресловутом эффекте автокатастрофы: картина, представляющаяся глазам зеваки, была ужасна, отталкивающа, отвратительна, и, тем не менее, он должен был смотреть на нее, может быть инстинктивно, оттого что то, что видит глаз и посылает в мозг, никогда не превзойдет ужас той фантазии, которая может разыграться, если не смотреть. Но на этот раз этот инстинкт мне не понадобился. Так далеко моя фантазия все равно бы не зашла.

Элен и Юдифь тоже взяли в руки книги, а Карл поднял красную канцелярскую папку. Как только хозяин гостиницы заметил, что я за ним наблюдаю, он отложил скоросшиватель и снова начал рыться в чемодане Марии. Я раскрыл папку и бегло пролистнул ее. Мне было страшно, что я наткнусь на еще более трагичные, бесчеловечные картины. Но в прозрачных файлах были аккуратно размещены фотографии, на которых были изображены светловолосые мальчики в форменной одежде Гитлерюгенда, которые маршировали с вымпелами.

— Кое-что напоминает, — Карл бросил взгляд через плечо и состроил язвительную ухмылку. — Те милые скаутские снимки пятидесятых годов. Кажется, блондины особенно восприимчивы к этой арийской гадости.

Я почувствовал, что мой желудок снова болезненно сжался, и вновь ощутил у себя во рту вкус чистой желчи. Мои возражения застряли у меня в горле, и я просто не смог ничего вымолвить. Я никогда не был скаутом, внутренне протестовал я. Я уклонялся от выполнения воинской обязанности, я ловко саботировал смешную и, как мне казалось, уже давно устаревшую обязанность служить своему отечеству. Я не боялся ни лжи, ни любых уверток, чтобы избежать не только армейской службы, но и альтернативной гражданской службы. С этой целью я выучился симулировать самые абсурдные заболевания, потому что я никогда в жизни не опустился бы до того, чтобы вместе с несколькими сотнями тупых, налысо бритых взрослых детей маршировать плечом к плечу, подвергаться опасности, жить много месяцев в казарме в ужасной тесноте. Это все совершенно не по мне, хотя я и блондин!

Я отложил папку в сторону и достал из чемодана другую папку, на этот раз голубую, которая лежала внизу, наполовину заложенная нижним бельем (хлопковое трико, я верно угадал!). «Опыты над людьми» было написано аккуратным почерком Марии на обложке. Лучше было бы мне сразу отложить эту папку обратно в чемодан, подумал я, когда прочел это название, и перед моими глазами снова возникли картинки из фотоальбома про Лебенсборн. Но это означало бы, что на меня опять подозрительно глянул бы Карл и снова отпустил одно из своих нелестных замечаний. Я не понимал, почему я чувствую себя таким уязвимым перед Карлом, почему не даю ему отпор, хотя у меня был железный, неоспоримый аргумент, что не я сам выбирал генные комбинации, которые обеспечили мне цвет кожи, волос и глаз, я не заказывал себе в интернет-магазине биотехники свой генетический материал. Не моя вина, что я соответствовал образцу арийской внешности, да это само по себе и не преступление. Но то, что я только что увидел и прочел, практически сковало мою речь, пробуждало во мне совершенно неоправданный стыд за то, что с большой вероятностью я связан отдаленными кровными узами с одним из тех сумасшедших, которые в своем тупом идеализме творили страшные дела во время Второй мировой войны, может быть, даже в этих страшных извращенных проектах, в этих образцовых пансионатах для детей-сирот с абсолютно беззащитными, украденными, нив чем не повинными детьми.

Здесь были копии документов на бланках с имперским орлом, свастикой и эмблемой СС. Анкетные листы, вызывающие ужас. Они очень напомнили мне бумаги, которые мы нашли в подвале. Мой взгляд задержался на одном имени: на казенной бумаге с водяными знаками и штемпелем, какой-то профессор доктор Шредер благодарил какого-то Зигфрида Креффта за подготовку необходимого опытного материала для диссертационной работы под названием «О кровоизлиянии шейных мышц при казни через повешение». Я с отвращением пролистнул дальше, но моя надежда наткнуться на что-то приятное не оправдалась. Вместо этого я на следующей странице прочел подробную, научно обоснованную инструкцию, как с помощью системы подъемных блоков проводить смертную казнь. Я захлопнул папку и швырнул ее обратно в чемодан.

— Шокирует? — провокаторским тоном спросил Карл и отложил в сторону папку, которую только что держал в руке. Должно быть, все это время он искоса наблюдал за мной. — Наша добрая Мария глубоко копалась в этом дерьме. Посмотрим, что читает наша фрау невозмутимость.

Он показал на желтую подшивку документов с черной надписью, которую держала в руках Элен. Она называлась «Обзор различий в строении полноценного и неполноценного головного мозга».

— Что… что же это такое? — испуганно спросил я.

Юдифь тоже опустила лист, который она читала, и обернулась к Элен. На ее лице было совершенно потерянное выражение.

— Это… у меня нет слов, — вымолвила Элен, беспомощно мотая головой. Должно быть то, что там было написано, поразило даже такого прошедшего огонь и воду хирурга, как она. — Кажется, еще в школе я слышала что-то подобное, но это…

Она в отчаянии кусала нижнюю губу, пытаясь подыскать подходящие слова.

— Здесь копии оригинальных документов, — наконец сказала она. — Мария маркером подчеркнула некоторые места. Я слышала об убийствах и преступлениях, но держать в руках подобные документы, это… это нечто совсем другое… Здесь… вот, я только прочту то, что подчеркнула Мария: «28-го и 29-го октября 1940 года. Умерщвление газом детей в отделении Бранденбург, — процитировала она. — Трупы вскрыты и отправлены для научных исследований».

Она подняла от папки лицо и взглянула в пустоту между мной и Юдифью. Казалось, ей нужно собраться с силами, прежде чем снова повернуться к этой страшной папке и продолжить говорить, и мне даже стало немного жаль, что именно Элен наткнулась на эту папку. То, что пугало и шокировало нас, должно было вызывать в ней гораздо больше сочувствия, потому что, как врач, она слишком хорошо понимала, о каких деталях идет речь в этой бумаге.