Рассуждая так, и в этих рассуждения ни придя ни к каким выводам, он пролежал несколько часов. Расслышались, проступили сквозь вой и стон мыслей и усилились звуки – стук колёс, пришёптывающий храп соседа сверху, и где-то далеко – визг качающейся на петлях двери. Он опомнился, приподнялся на локтях и огляделся вокруг. Заключённые спали, тусклый свет наступавшего утра пробивался сквозь зарешеченное окно, за которым мелькали то обнажённые ветви леса, то тускло блестящие жестяные крыши какой-то деревеньки. Поезд замедлялся, подходя к станции. Послышались крики конвоиров, загремели по коридору тяжёлые шаги подбитой металлом обуви.
– Всё, к чертям размышления! Теперь главное – выжить, – оборвал себя Грудинин.
Выводили строиться.
…В колонии всё было так, как он представлял себе: колючая проволока, лай собак, крики охранников: «На колени!»
Приведённых с этапа обыскали, раздев донага, побрили, вымыли в бане и, обеспечив одеждой – черными арестантскими костюмами (робами), распределили в карантинные камеры. Затем был инструктаж пожарных, режимных сотрудников, медицинский осмотр. За всем этим время прошло незаметно. Через два дня конвойный, зайдя в камеру, вызвал Грудинина, чтобы перевести его в тот отряд, в который он был определён.
Пройдя несколько пахнущих сыростью и хлоркой коридоров, они вышли на улицу, и через огромный пустой двор, засыпанный скрипящей под ногами галькой подошли к длинному одноэтажному зданию из белого кирпича и с пятью зарешеченными тёмными окнами. Конвойный, шедший первым, отворил металлическую дверь, окрашенную синей, везде ободранной краской, и впустил Грудинина внутрь.
XIII
Едва Грудинин вошёл в помещение, как началось движение на нарах, сопровождаемое сиплым скрипом пружин, и несколько мгновений он чувствовал на себе взгляды десятков пар глаз, любопытно и внимательно изучавших его. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, он как можно равнодушнее оглянулся по сторонам. В тридцатиметровом, длинном и узком бараке со скрипучими дощатыми полами было темно при пяти маленьких зарешеченных окнах и сыро. В спёртом воздухе пахло потом, копчёной колбасой и табаком. На спинках расположенных в четыре ряда двухъярусных кроватей висела одежда, какие-то мешки и баулы, и оттого в узких проходах между нарами становилось ещё теснее. Одни арестанты лежали одетые на неразобранных койках, другие читали, третьи играли в нарды или шашки, по-турецки сидя на кроватях друг против друга. Мимо Грудинина прошёл на носках, осторожно удерживая дымящуюся банку кипятка обеими руками за дно и у горлышка какой-то лысый старик, раздетый до пояса, с костлявой грудью, густо поросшей седыми волосами и впалым дряблым животом.
– Чифирить будешь, Семёныч? – окликнул его кто-то насмешливым густым басом.
– Не, я не чифераст, кофейком побалуюсь, – не оборачиваясь ответил тот тонким дребезжащим голоском.
Глядя на этого старика, видимо, бывшего тут объектом общих насмешек, двое сидевших на ближней от входа койке арестантов, игравших в нарды, громко одновременно рассмеялись.
– Ну что стоишь-то, здороваться пошли! – услышал Грудинин над ухом обращённый к нему голос и, оглянувшись, увидел высокого круглолицего парня лет двадцати пяти, в заломленной набок, так что она едва держалась на его бритой голове, арестантской кепке. – Смотрящий побазарить хочет.
Грудинин прошёл за ним в угол камеры, к первой у стены койке. Главный авторитет барака, смотрящий – широкоплечий мужчина, с чёрными округлостями под выцветшими голубыми глазами, сплюснутым сухим носом сидел на кровати в накинутой на плечи робе, подложив под себя одну ногу, скрестив на груди руки и устало запрокинув назад голову, так что она касалась стены. Какой-то полный, с двумя подбородками, сложенным складками затылком человек лет пятидесяти, в брюках, шлёпанцах и белой майке что-то с энергичным возмущением объяснял ему, нагнувшись, насколько позволяла ему его комплекция, вперёд, вытянув шею и делая частые круговые жесты щепотками пальцев перед грудью.
– Нет, нет, Ефимыч, – подойдя, услышал Грудинин. – Мне оно надо что ли? Я там итак оставил полтинник, чего он гонит-то?
Конец ознакомительного фрагмента.