Так они стояли друг против друга: молодой, красивый, изящно, даже богато одетый художник и ученый и жалкое, покрытое лохмотьями и грязью, в крови и синяках, затравленное, загнанное существо; только большие, полные ярости глаза говорили о том, что это тоже человек. В первый момент Леонардо от неожиданности даже подался назад и чуть не оступился.
— Осторожнее, синьор! Там даже костей не соберешь! — прохрипел незнакомец.
Леонардо повернул голову и вздрогнул: внизу чернела пропасть.
Откуда-то издалека донеслись звуки охотничьего рога и заливистый лай собак. Незнакомец втянул голову в плечи и беспокойно заметался.
— Это за тобой? — скорее сказал, чем спросил Леонардо.
Тот только молча кивнул лохматой головой.
— Эге-гей! Посторонись! — озорно закричал возница, поравнявшись с ними.
Он даже поднял кнут, чтобы хлестнуть бродягу, но Леонардо движением руки остановил его.
Мельком взглянув на незнакомца, который, казалось, весь превратился в слух, Леонардо подошел к повозке и пошарил в ней. На дорогу полетели старый камзол, штаны и сапоги.
— А ну, быстро... и вот сюда! — Он кивнул головой на повозку.
Незнакомец не заставил ждать. В мгновение ока сбросил он с себя лохмотья и быстро переоделся. Потом, сверкнув черными, глубоко запавшими глазами на Леонардо, скользнул в повозку.
Опоздай он на минуту, было бы уже поздно.
Из кустов выскочил огромный медиоланский пес. Длинная острая морда его почти касалась земли, налитые кровью глаза горели бешенством, рыжая шерсть стояла дыбом. Когда Леонардо сильным ударом ноги сбросил вниз, в ущелье, валявшиеся на земле лохмотья, пес яростно залаял и закрутился на месте.
На дороге показался всадник.
— Кто такой? — зычно крикнул он, с трудом сдерживая рвавшегося вперед коня.
Леонардо спокойно смерил взглядом всадника с головы до ног и неторопливо ответил:
— Флорентийский художник Леонардо да Винчи.
Всадник остановил коня и сорвал с головы пеструю шляпу:
— Прошу трощения, синьор! Скажите, вы не видели здесь, — он обвел хлыстом широкий круг, — бродяги? Мои собаки, синьор, почти схватили его...
— Кажется, он прыгнул туда. — Леонардо указал рукой на ущелье.
— А-а-а! — Всадник перегнулся в седле и посмотрел вниз. — Туда ему и дорога! Если бы вы, синьор, знали, сколько хлопот доставил нам этот негодяй! — Он сплюнул вниз и с явным удовлетворением прибавил: — Думаю, что теперь все кончено: оттуда не выскочишь!
Он приложил к губам рог и затрубил. Большой желтый пес, бегавший все время от дороги к обрыву, снова залаял и вдруг, навострив уши, подбежал к самому краю. Он готов был ринуться вниз.
— Назад, Беппо! Назад! — закричал всадник. — Что ты там нашел? А, понимаю, понимаю тебя, мой верный пес!
Внизу, зацепившись за куст терновника, чернели лохмотья бедняка.
— Счастливого пути, синьор! — И всадник, снова оглашая ущелье громкими звуками рога, поскакал дальше.
Только поздним вечером, когда горы остались далеко позади, Леонардо выпустил незнакомца из повозки. Они сидели в придорожной таверне и ужинали. Огромные ломти хлеба, целый круг сыра, большие куски жареного мяса один за другим исчезали во рту бедняка. Странно было то, что он не пил вина. Зато воды для него пришлось принести из колодца целое ведро.
Дожевав последний кусок, незнакомец отодвинулся от стола, встал и поблагодарил Леонардо.
— Вы спасли мне жизнь, синьор. Если хотите, возьмите ее...
Леонардо взглянул на него с удивлением.
— Кто ты? — спросил он.
Заикаясь, прерывая рассказ длинными паузами — видно, говорить долго было ему непривычно, — незнакомец рассказал обычную, одну из многих, историю бедняка.
Баттиста Вилланис, как он назвал себя, жил со своими стариками родителями в маленькой, сделанной их собственными руками избушке далеко в горах.
Прадед, дед, отец Баттисты были людьми свободными. Они пасли небольшое стадо на горных пастбищах, охотились и были сыты.
Так они жили много лет и прожили бы, надо думать, еще долго.
Земля, на которой сидели Вилланисы, перешла к графам Роверето. Новый управляющий, желая выслужиться перед графом, потребовал от горцев плату за пользование лугами, да не за один год, а чуть ли не за все последние сто лет. Вилланисы, как и многие другие горцы, отказались платить за старое, да если бы они и захотели заплатить, все равно было бы нечем. Тогда управляющий, тот самый, что встретился с Леонардо, бросил старика Вилланиса, отца Баттисты, вместе с другими в подвал замка, где тот от голода и побоев умер. Избушку в горах сожгли. Мать Баттисты умерла от горя и слез. Лишенный крова и пристанища, Баттиста ушел в лес и занялся охотой. Правда, охотился он не столько за дичью, сколько за управляющим. Попался, конечно. Его жестоко избили, бросили в тот же подвал, где умер отец. Так проходил месяц за месяцем.
Но нашлись добрые люди. Они помогли ему бежать, и он опять очутился в горах. День за днем и ночь за ночью он выслеживал своего врага, управляющего, и наконец встретился с ним на узкой горной тропинке. Но силы оказались неравны: у Баттисты был один только его верный нож, а у Манфредо — мушкет. Раненный пулей в ногу, Баттиста все же убежал и скрылся в лесной чаще. Больная нога долгое время не давала возможности двигаться, и он питался только кореньями и ягодами. А в это время по всей округе рыскали выдрессированные для охоты за людьми испанские медиоланские собаки, сильные и злые.
Истощенный голодом и страданиями, он решил выйти на дорогу, чтобы здесь ударом ножа покончить с обидчиком, хотя и знал, что это ему едва ли удастся. Остальное синьору известно.
Леонардо смотрел на заросшее густой щетиной лицо молодого человека, на его покрытые ссадинами и ранами лоб и руки, на худую, жилистую шею, на зло и остро сверкавшие глаза, слушал его глухой, прерывистый голос и думал, до чего может дойти человек, преследуемый жадностью и корыстью более сильного... Он видел перед собой не только измученного и затравленного горца, а Человека. Ему было мучительно обидно за него, разум и искусные руки которого создали столько прекрасного в мире и столько еще могли создать!
Долго они сидели молча. Наконец Леонардо тихо сказал:
— Хорошо, Вилланис. Идем ко мне.
Баттиста встал и молча низко поклонился Леонардо. Они уговорились, что впредь он будет именоваться Зороастро.
Так Леонардо да Винчи обрел преданного друга и верного слугу.
* * *
Милан встретил наших путешественников неожиданно ярким, веселым солнцем. Тучи, казалось, зацепились за вершины Апеннин и остались далеко позади. Гигантской дугой высились на севере Альпы. Оттуда тянул прохладный ветер.
На следующий день, рано утром, Леонардо медленными шагами обходил огромную, обрамленную высокой толстой стеной с башнями площадь миланского «кремля» (Кастелло). Здесь было меньше пышности, блеска, чем во Флоренции, но зато все выглядело солиднее. По высокой стене беспрерывно ходили часовые, зорко вглядываясь в даль. Двор Кастелло был густо уставлен пушками, осадными и наступательными военными машинами.
Сотни солдат в самых разнообразных костюмах бродили по двору, готовые по первому зову трубы взяться за оружие. Все это напоминало военный лагерь.
Леонардо несколько раз измерил площадь. Это нужно было ему для того, чтобы точно определить место, где он должен был воздвигнуть памятник Франческо Сфорца. И в последующие дни, нередко с первыми лучами солнца, Леонардо снова появлялся на площади, вымерял ее, делал зарисовки.
Леонардо да Винчи (приписывается). Портрет музыканта.
Леонардо да В и н ч и. Проект гигантского самострела. Рисунок.
Так началась его трудовая жизнь в Милане.
Часто он, не заходя на площадь, шел прямо в конюшню герцога, выбирал хорошего скакуна и отправлялся за город. Иногда он уезжал довольно далеко, любуясь окрестностями Милана.
Все было здесь для него ново. Большая широкая река По медленно катила свои волны. Справа и слева в нее вливались мелководные речки и ручьи, сбегавшие с высоких заснеженных гор. Повсюду, почти под самым городом, были огромные пространства заболоченной земли. В одних местах воды было слишком много, а в других виднелась потрескавшаяся еще от летнего зноя земля. Леонардо ехал и думал, как много можно здесь сделать для того, чтобы все эти земли были одинаково хорошо орошены.
Дни проходили за днями. Кончилась зима. Леонардо чувствовал огромный прилив сил, ему хотелось строить, конструировать: конная статуя не могла поглотить всю кипящую в нем энергию.
Леонардо да Винчи. Танк. Рисунок.
Леонардо решается написать Лодовико Моро письмо, рассказать о том, что он не только скульптор и художник, но техник и изобретатель.