Волхвы, стоя на коленях, приветствуют Иисуса. Вокруг толпа людей. Все охвачены одним чувством — изумления, соединенного с восхищением, но выражает его каждый по-своему.
В картине нет ни одной фигуры, которая повторяла бы другую.
Интересен задний фон картины. Справа — гористый пейзаж, слева возвышаются какие-то руины, должно быть античных зданий. Скачут, сражаются и повергают друг друга на землю всадники в античных костюмах.
Зрителей пленяло необычайно тонко выписанное дерево, ветки которого как бы колышутся от ветерка, проносящегося по равнине.
Н А Б Е Р Е Г У А Р Н О
' ft ’ч term If« '■ И ' к,
' ‘Я S-*-- 4
ЯйЯГл*
ЕОНАРДО медленно шел по берегу Арно. Далеко позади остались богатые кварталы Флоренции с их широкими площадями, высокими громадами дворцов, пышно украшенными церквами. Здесь все было иначе. Маленькие домики, скорее лачуги, бедняков теснились у реки.
Угрюмо смотрели закованные в толстые железные решетки окна изредка встречающихся складов. Узенькие, грязные улочки переплетались, разбегались и снова сходились на берегу реки.
Было раннее утро, час, когда во дворцах еще спят. А здесь, по улицам, брели люди, одетые в лохмотья, их заспанные лица были сумрачны, редкий смех странно звучал в тишине.
Это был час, когда шли к станкам работники прославленных на весь мир флорентийских ремонтных мастерских и мануфактур, голодные, грязные, вечно усталые люди, трудом и умением которых создавались удивлявшие всю Европу тончайшие сукна и шелка.
Необычная в этих местах наружность и костюм Леонардо — он, как всегда, был одет в куртку и красный короткий плащ — вскоре обратили на себя внимание. Люди с удивлением и нескрываемым раздражением смотрели на этого неизвестно зачем зашедшего сюда человека. Он не был похож ни на купца, ни на приказчика, ни на странствующего проповедника, ни, наконец, на сыщика тайной полиции.
Недоуменные взгляды вскоре сменились возгласами:
— Эй, петушок! Что привело тебя сюда в такую рань?
— Должно быть, вчера здорово хватил и дорогу домой позабыл!
— Гляди, гляди-ка, на поясе-то что у него!
— Это, видно, новый сборщик податей, вот он и повесил на пояс свои записи.
— Ха-ха-ха! Проваливай-ка отсюда, братец! Здесь много не насобираешь. Ты пройдись лучше в Палаццо Веккио...
— Нет, какой это сборщик? У тех морды — смотреть противно, а у этого...
— Что ж, тогда, должно быть, за красавицами сюда пожаловал...
— Вон они! Смотри, смотри!
Из-за угла показалось несколько молодых женщин. Это были ткачихи и красильщицы, спешившие на работу.
Молчавший до того невысокий коренастый парень с мрачным выражением лица решительно шагнул к Леонардо с явным намерением поговорить с ним по-своему.
— Эй, Дамьяно! — подзадоривали его. — Посмотри, какой гребешок у этого петушка!
Подталкиваемый парнями, Дамьяно подошел почти вплотную к Леонардо.
— А ну-ка, красавчик, проваливай отсюда! — вызывающе сказал он.
Леонардо спокойно смотрел на него. «Какое лицо... — думал он. —
Сколько силы в этом человеке!»
— Ну, ну, поворачивайся, да поскорее, нетерпеливо говорил Дамьяно.
Но удивительно спокойный взгляд незнакомца расхолаживал его.
— Ты кто? — спросил он уже более мягко.
— Я художник, — ответил Леонардо.
— Художник? — недоверчиво протянул Дамьяно и тут же воскликнул с яростью: — Так какого же черта тебе здесь надо! Уходи! Иди и рисуй святых. — Дамьяно крепко сплюнул на землю. — Торопись, а то мы поможем тебе!
— Я пришел сюда сам и сам уйду, когда захочу, — хладнокровно заметил Леонардо.
Где-то ударил колокол. Люди повернули в открытые железные ворота. Вместе с ними в ворота вошел и Леонардо.
Еще накануне он через своего отца, сэра Пьеро, уважаемого всеми суконщиками города, получил разрешение посмотреть мануфактуру, принадлежавшую высокочтимому мессеру Бенвенуто Корси.
Леонардо переходил от станка к станку и удивлялся тому, как грубы, неуклюжи, тяжелы в работе эти старые сооружения. Сколько труда, тяжелого, упорного, требуют они, а что дают? За целый день работы — от восхода до заката солнца — ткач может напрясть так мало пряжи, что за вычетом хозяйской доли ему остается лишь на кусок хлеба. Вот одна из причин нищеты, голода, которые так безжалостно истощают этих людей. А сколько их умирает в молодые годы!
Леонардо долго смотрел, как молодые, исхудавшие донельзя, кашляющие все время женщины занимались стрижкой шерсти. В воздухе носились тысячи тонких ворсинок. Они забивались в рот и легкие.
Леонардо вышел во двор. По каменным плитам текли потоки разноцветных красок.
Воздух был насыщен острым, зловонным запахом.
У чанов, над которыми стояли тяжелые облака пара, возились люди. Раздетые почти донага, обливаясь потом, они тащили большие, тяжелые куски ткани и, напрягая последние силы, погружали их в чан, мешали в нем, внимательно следя за малейшим изменением краски.
Леонардо смотрел и думал: к чему же наука, к чему математические исследования, механика и физика, все эти споры, за которыми так приятно проходят часы, если человек и теперь должен работать с такими же мучениями, как и раньше, когда люди не знали «божественной геометрии»! Что же? Так должно быть и впредь?
Вдруг раздался громкий крик. Леонардо растерянно оглянулся.
Двое рабочих старались повернуть огромный красильный чан, чтобы вылить из него уже использованную краску. Чан был очень велик, почти в два человеческих роста высотой и в несколько обхватов по окружности. Невысокий, коренастый рабочий толкал чан вперед, а другой, худой и изможденный, старался чуть-чуть наклонить его.
Неожиданно огромный, многопудовый чан стал медленно клониться вниз, угрожая всей своей тяжестью задавить людей.
Не раздумывая, Леонардо бросился к чану и уперся в него плечом. Все тело напряглось, кажется нечем дышать. Но вот стало совсем легко.
Леонардо выпрямляется. Его еще шатает. Вокруг толпятся рабочие.
Это они бросились ему на помощь так же, как он оказал помощь тому, кто в ней нуждался.
И что поразило Леонардо: на лицах людей появились улыбки. Раздались громкие, приветливые голоса:
— Браво, браво!
— Вот молодец!
— Ну и силища! И где только родился такой...
Пробивая толпу, как таран, прямо на Леонардо шел коренастый парень. Он подошел к нему вплотную и остановился остолбенев. Леонардо узнал в нем Дамьяно.
— Здравствуй! — сказал Леонардо. — Вот и еще раз увиделись.
Дамьяно не верил своим глазам. Уж он-то, давно работавший здесь,
лучше других знал, что было бы с ним, если бы этот человек не подставил свое плечо под падавший чан.
— Кто ты? — задыхаясь от волнения, спросил он.
Леонардо улыбнулся:
— Я художник.
— Я это знаю, — ответил Дамьяно. — Но как тебя зовут? Откуда ты родом?
— Я Леонардо из Винчи.
— Леонардо из Винчи, — громко повторил Дамьяно.
И вслед за ним и другие люди, стоявшие вокруг, повторили это имя.
* * *
С тех пор Леонардо стал частым гостем на мануфактуре, его уже знали и встречали, как своего.
Вскоре он вполне освоился со всеми станками и приспособлениями, применявшимися здесь. Бывал он и в лачугах бедняков, единственная комната в которых была занята огромным ткацким станком. За ним тоже работали от зари до зари. Труд людей, работавших на дому, был очень дешев, и владельцы мануфактур широко пользовались им.
Леонардо изучает не только существовавшие в его время машины, но и обращается к механике древних, учится многому в кружке Тосканелли. Упорно, внимательно исследует он отдельные части машин, тщательно измеряет и рассчитывает их в поисках наилучшей формы как деталей, так и всего целого.
Леонардо да Винчи. Чертежи по механике.
Он убеждается в том, что ученые древности только-только подходили к пониманию основных законов механики. Нужно было почти все начинать сначала.
И вот Леонардо ставит один опыт за другим. Опыты говорят ему, как много в старой науке было от фантазии, от незнания действительности. Они давали Леонардо не только правильное понимание уже известного, но и двигали его мысль дальше.
Понятно, почему уже в это время Леонардо в своих записных книжках возносит хвалу опыту:
«Простой и чистый опыт есть истинный учитель».
Защищаясь от упреков представителей старой науки, требовавших слепого преклонения перед авторитетами и тем задерживавших движение вперед, Леонардо писал:
«Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать меня, ссылаясь на то, что я человек без книжного образования. Глупый народ!.. Я мог бы так ответить им, говоря: «Вы, что украсили себя чужими трудами, вы не хотите признать