Читать интересную книгу Свет любви - Виктор Крюков

После того, как механики помылись, Громов повел их в столовую на ужин. Он опять шел сосредоточенный и не подавал никаких команд.

Но вот колонна вступила на выложенный кирпичом плац.

— Эскадрилья-а-а, стой! Нале-во!

Механики повернулись лицом к старшине. Громов скомандовал:

— Корнев, три шага вперед!

Корнев вышел и повернулся к строю. Лицо его выражало недоумение, он с любопытством посмотрел на старшину.

— Не вертитесь, — тихо заметил Громов. Он оправил складки гимнастерки, проведя пальцами от пряжки ремня в стороны, вышел к середине строя и встревоженным голосом спросил:

— Товарищи! Вы знали младшего сержанта Иванова из роты охраны? Рыжего такого, который на контрольной проходной все время стоял?

Механики удивились странности вопроса, и по шеренгам пронесся шумок.

— А что... умер? — спросил Миша Пахомов.

— Хор-роший был человек: кого знал в лицо, у тех никогда не проверял документов... а с офицерами был строг, — усмехнулся Ершов.

Вопреки ожиданию, старшина не одернул его, а наоборот, подбодрил:

— Ну да, он самый... Что еще о нем знаешь?

— Да уж это вам, товарищ старшина, да Корневу лучше знать. Вы, кажется, учились с ним в вечерней школе.

— Верно, учились...

— Он, кажется, здорово рубал по-немецки. Еще к тебе и Корневу, помнится, перед экзаменом приезжал.

— Правильно, приезжал к Корневу… Вы все это видели?

— Кто видел, а кто и нет! — расхрабрился Ершов. — А в чем, собственно, дело?

— Дело очень серьезное! — Громов строго посмотрел в глаза механикам. — Вы очень наблюдательный человек, сержант Ершов. Действительно, указанная личность, долгое время сидевшая с Корневым на одной парте, здорово рубала по-немецки. Так здорово, что Иванов даже ошибки в учебнике находил. Когда об этом узнал директор вечерней средней школы — пришел к нашему генералу... Несколько дней назад Иванова арестовали... Оказалось, это вовсе не Иванов, а чистопородный фриц. И не просто фриц — а организатор фашистского союза молодежи во время войны. На гауптвахте он попросился в уборную и... через окно утек...

— Откуда ты это знаешь? — настороженно спросил Корнев.

— Это еще не все, товарищи!.. — Громов приблизился к Корневу. — Сегодня на третьем аэродроме хватились: недостает одного самолетного передатчика. А ровно в час дня (Громов посмотрел на часы) в районе кукурузного поля, что вдоль дороги на третий аэродром, зафиксирована радиопередача. Сегодня же, рано утром, старший сержант Корнев выехал на третий аэродром за хвостовыми пневматиками. В три часа дня Корнев вернулся на свой аэродром. По расчету времени выходит (Громов выкинул вперед руку и показал на часы), шпионская передача велась в тот момент, когда по полю проезжала наша машина с пневматиками. Почему Корнев, проезжая мимо шпиона с рацией, не принял никаких мер?

— Так у него же простые уши, а не пеленгатор! — сказал Ершов.

В строю засмеялись.

«Зарапортовался», — подумал Громов и, подойдя к механикам ближе, продолжал тоном тревожным и озабоченным:

— Товарищи! К чему я гну все это? К чему загибаю? Чтобы вы почуяли, в какой обстановке живем. Наш товарищ, с которым спим и едим, вместе к девушкам ходим, наш друг неожиданно обертывается матерым шпионом! Врагом! Как же тут доверять? А что проповедует наш комсорг? Какое у него настроение? Нарушителей дисциплины берет под крылышко. То есть проповедует в нашей армии либерализм! А либерализм — вы сами, конечно, хорошо знаете — это идейная диверсия... которая разъедает дисциплину, цемент армии. А вот старший сержант Корнев другого мнения. Доверять, говорит, нам надо, по головке гладить. Где ему внушили это мнение? Не там ли, где он был в сорок втором году? — Громов чуть отошел назад и стал смотреть то на правый фланг, то на левый. — Кроме того, наш комсорг перестал быть для комсомольцев примером личного поведения. Скатился на путь разложения дисциплины. Вы прекрасно знаете, какое значение имеет внутренний порядок в палатках подразделения. Сколько раз я говорил вам, товарищи: в тумбочках нельзя хранить ничего лишнего. И вот сегодня захожу я в палатку Корнева — там стоит стакан с медом. И мух — видимо-невидимо! Неделю назад отправили в окружной госпиталь сержанта Грачева. Еще неизвестно, что у него: дизентерия или тиф. Еще неизвестно, сознательно или несознательно Корнев держит в палатке мед — первую приманку мух, мух — этих разносчиков болезней. Думаю, что несознательно. Потому что тот, по чьей вине выводится из строя наш товарищ, — вредитель. И должен предстать перед военным трибуналом.

Громов замолчал на секунду, облизал тонкие напряженные губы и продолжал:

— Корнев — хороший механик, но почему после всего этого он ваш комсорг? Идейный, как говорят, вдохновитель?

Старшина глубоко вздохнул и гаркнул:

— Эскадрилья! Смирно! За хранение меда в неположенном месте старшему сержанту Корневу объявляю двое суток ареста! Вольно! Разойдись!

Но строй будто замер. Механики стояли как вкопанные...

«Коллективное невыполнение команды, — полыхнуло в сознании Громова. — Это же чрезвычайное происшествие! Что делать?»

— Товарищи авиаторы! — смягчил тон старшина (он называл механиков авиаторами, когда хотел найти с ними общий язык, поднять их настроение). — Строгость взысканий зависит от серьезности обстановки. Сами понимаете...

— Старшина не имеет права объявлять старшему сержанту даже сутки ареста, — сказал старшина Князев.

— Приказом по училищу я проведен временно исполняющим обязанности адъютанта эскадрильи. Я пользовался дисциплинарными правами адъютанта, — ответил Громов и медленно, стараясь даже походкой подчеркнуть свое спокойствие, пошел к своей палатке.

«Разойдутся, — думал он, — постоят и разойдутся. Если придать этому значение, ох и попадет мне! Нельзя допускать коллективного невыполнения приказания. Надо замолчать этот факт. Никто из «технарей» не понимает, что это значит. Профаны!»

Строй разошелся раньше, чем Громов приблизился к своей палатке, и от сердца ретивого старшины отлегло...

Он сразу же подошел к дежурному по эскадрилье, приказал:

— Выдайте сержанту Желтому автомат с одним диском. Он со мной повезет Корнева на гауптвахту.

— Слушаюсь!

— А сейчас пришлите ко мне дневального — получить записку об аресте.

— Слушаюсь!

И старшина пошел к своей палатке. Там, в чемодане, выкрашенном алюминиевым аэролаком, хранились у него типографским способом отпечатанные записки об аресте вместе с личными вещами.

«Отвезу тебя, земляк, на губу, доложу о тебе все, что знаю, — думал Громов, отыскивая стопку бланков, — а там пусть разберутся получше, где ты был в сорок втором. Не зря тебя не приняли в офицерское училище. Стало быть, что-то есть. Пусть покопают поглубже. Иванов — он все со студенткой меня хотел познакомить — шпионом оказался! А я считаю, что я бдительней других... Всех бы проверить заново!»

Глава восьмая

У дома Громовых, повернувшегося к улице задом, сидят трое мальчишек: Игорь Корнев, Чиж и Прохоров. Игорь, самый долговязый из них, кладет перочинный нож на тыльную сторону ладони и совершает неуловимое движение рукою. Нож втыкается в землю, пронзив лист подорожника. Игорь выдергивает нож, запускает лезвие под мизинец, снова поднимает руку.

Он делает это нехотя, как давно надоевшее: ведь ему пятнадцать, а его компаньоны совсем мальчишки, трудно ли их обыграть? Приходили бы скорей Валька Невский или Женька Громов, с ними не так-то просто.

Время от времени Игорь, не вставая, заглядывает за угол дома. Но никого нет на пустынной, заросшей травой улице городской окраины. Только бесштанные дети да куры. Им тут раздолье. Никого из сверстников не видно и в пойме ручья, куда спускается огород Громовых. На огороде, за свежим ольховым тыном, отец Женьки Громова окучивает тяпкой картофельную ботву.

«У него спросить, что ли, куда ушел Женька? Да ну его... Придерется к чему-нибудь», — думает Игорь.

Но вскоре он встает и, просунув нос между тычинин, говорит:

— Дядя Вань, а где Женька?

— А где ему быть! Чай, на стрельбище пули сбирает со своим ковригом! Ужо придет, оборву уши! — раздраженно отвечает дядя Ваня, почти не оборачиваясь.

— С комбригом, что ли? — улыбается Игорь. Комбригом называют Вальку Невского, заводилу мальчишек с городской окраины. Брат у Вальки «всамделишный» комбриг. На воротнике его гимнастерки два ромба. А Валька, если его послушать, знает военное дело лучше брата, потому и дали ему такое прозвание.

Тяпка бьет и бьет сухие комочки земли, белесый дымок вьется над зеленой ботвой, дядя Ваня уходит все дальше и дальше от тына. Вот человек, с таким и говорить не захочешь. Не зря Невский прозвал его «феодалом». Темнота, неграмотность, только бы ему на огороде работать.