Большого театра. – И. П.) вынужден был на несколько минут останавливать спектакль».
Спрашиваю у Бориса Акимова:
– Почему Плисецкая стала такой особенной, что выделило ее из ряда других? Индивидуальность, характер? Что?
– Во-первых, очень точное попадание в свою профессию. Действительно, данные у нее физические были выдающиеся. Вот знаете, как у нас – вращение, прыжок, те танцевальные средства, которыми мы пользуемся. Так вот у нее был совершенно феноменальный прыжок. У мужчин таких не было. Есть даже отснятые кадры, где она по диагонали делает так называемый перекидной прыжок. Она прыгает всю диагональ, и ты поражаешься той высоте, той необыкновенной силе, с какой она это делает.
Успех этой прыжковой вариации был таким безоговорочным, что ее включили в программу праздничного концерта к 70-летию Иосифа Сталина. Майя Плисецкая танцевала перед убийцей своего отца, ничего еще не зная – ни о том, что отца давно нет, ни о том, что именно Сталин инициировал Большой террор. Все это она узнает гораздо позже, а тогда было важно, что в статьях о концерте упоминали ее имя – это повышало статус в театре.
Очень важной ролью стала роль Царь-девицы в балете «Конек-Горбунок». Но не в том, что поставлен на музыку Пуни, а в новом, музыку к которому написал Родион Щедрин. Истории их любви в этой книге посвящена отдельная глава, а познакомились они как раз в то время, когда Щедрин по заказу Большого театра работал над этой музыкой.
В Царь-девице много от самой Майи: неторопливая, плавная повадка, лукавая уверенность в себе. Когда она насмешничает над незадачливым царем, когда проявляет нежность к Иванушке, она не теряет спокойной горделивости царевны, привыкшей, что все вращается вокруг нее, – ей все служат, угождают и забавляют ее. Да, как в жизни.
Борис Акимов вспоминает, что однажды к нему, молодому еще танцовщику, всего два года в театре («Я был еще курчавый блондин такой, копна волос»), после класса Асафа Мессерера подошла Плисецкая и сделала предложение, от которого ни один блондин – курчавый или нет – не мог отказаться:
– Подошла ко мне и говорит: «Боря, мне нужен в “Коньке-Горбунке” высокий Иван. Ты знаешь, я уже поговорила с руководством, все – добро, с Ермолаевым, педагогом твоим, поговорила, всё, начинаем репетировать». У меня просто все отпало: сама Плисецкая предлагает! Я – к Ермолаеву: «Да, она со мной говорила. Начнем на днях, я уже Александра Ивановича Радунского, балетмейстера этого спектакля (а они друзья были) предупредил. Он придет, все покажет, мы переделаем кое-что». А Ермолаев передельщик такой – он все переделывал, все вариации. «Мы сделаем все по-другому». И вот первая репетиция с Майей Михайловной. Я так волновался! Вхожу в зал, и входит Плисецкая: «О, Боря!» Прямо через две минуты у меня все это напряжение снято, потому что она начала говорить… Она человек эмоциональный, азартный, репетиции – это ее жизнь. Она могла сутками сидеть в балетном зале, вся отдавалась этому, была очень талантлива в работе. Потрясающе умела снимать напряжение – физическое, психологическое. В паузах, когда нужно отдохнуть, Майя всегда что-то рассказывала, с ней было интересно, я бы даже сказал – очень весело. Шуткой, посторонним разговором переключала – а это как воды попить в жаркий день: сразу прилив сил.
– И вы с ней станцевали?
– Да, это для меня было событие: я с Плисецкой станцевал «Конька-Горбунка»! Мы репетировали все адажио, все светлицы, темницы… Все, все было. Вообще так здорово с ней и очень легко. Не было никаких проблем. Сто раз не надо было повторять, она: «Все нормально, у нас время есть, мы все сделаем, здесь хорошо, здесь ты молодец». Вот как-то так, в хорошей спокойной атмосфере я и станцевал. «Конек» – спектакль непростой, в нем много актерства, смены настроений в адажио. Партнером я был неопытным, но с Майей всегда было легко – она так мастерски показывала эти обводочки, поддержки, и все так хорошо, спокойно шло. Партнершей была прекрасной – всегда на своих ногах стояла. Она была очень сильной балериной с точки зрения техники и апломба. Многому меня научила. На спектаклях играла под настроение, часто импровизировала, я подключался к ней – импульс, который она посылала, был естественный и понятный. Я очень любил с ней танцевать, у нас был хороший контакт. С тех пор у меня с ней всю жизнь были замечательные человеческие и творческие отношения. Когда меня назначили в 2000 году художественным руководителем балета Большого театра, она была здесь проездом. И пришла в Бетховенский зал, меня обнимала, целовала, – говоря об этом, Борис Борисович оживляется, улыбается, – «Я так рада, Боречка, за тебя!»
Партнерство, о котором говорит Акимов и о котором я разговаривала со многими артистами, – очень важная в балете вещь. В этой книге партнеры Плисецкой скажут об этом еще не раз. А вот когда у самой Майи спрашивали, кто был для нее самым удобным партнером, она, практически не раздумывая, отвечала: «Пожалуй, Николай Фадеечев. Он меня устраивал еще и тем, что не был карьеристом и никогда не затевал никаких интриг. Думал Коля только о себе. Если он был чуть-чуть болен, ни за что танцевать не станет, даже если здорово подводил партнершу. Я однажды станцевала с ним “Лауренсию” только для того, чтобы дать публике понять, что он и такое может. А у меня так болело колено! Он холодный никогда на сцену не выходил, грелся каждый антракт – у него и травм-то никогда не было. Эгоист – да. Но зла никому не делал». Иногда в театре (да и не только в нем) это самое важное: не делать никому зла. Сам же Николай Фадеечев о своей знаменитой партнерше говорил: «Танцевать с Плисецкой было на редкость легко, хотя балерина она “не маленькая”. Но смелость, огромный внутренний посыл делали ее как балерину удивительно невесомой. Мы не знали разногласий на сцене и были в дружеских отношениях в жизни. Природа одарила Плисецкую блестящими данными, и прежде всего выносливостью, так необходимой в балете».
«Но не только эти качества составляют феномен искусства Плисецкой, – говорил другой ее партнер Юрий Жданов. – Ее таланту присущи две движущие силы: творческое дерзание и ум большого художника».
Сама Плисецкая, описывая свою творческую манеру, признавалась, что эмоции для нее всегда были важнее рациональности: «Я никогда не делала роли, когда я не чувствовала, что могу их сделать искренне. Например, “Коппелия”, “Тщетная предосторожность” … Чудные, изумительные роли. Но они мне не подходили. И не надо браться за то, что не подходит. Единственное, чего не случилось, но что мне очень хотелось, – это комедийные роли. А получалось всегда