Обстоятельства не раз заставляли командование сожалеть об отказе от вооруженной поддержки сербов. Так, в феврале 1829 г. стало известно, что Австрия будет снабжать турецкие крепости, расположенные по Дунаю и Саве, продовольствием, доставку которого Порта возложила на сербов. В своем рапорте начальнику штаба 2-й армии П. Д. Киселеву Гейсмар сообщал, что этого можно было бы избежать, «когда бы вошло в виды правительства позволить сербам принять участие в войне против турок»[171]. Агентурные сведения свидетельствовали о том, что сербский народ оставался «всегда приверженным к России» и его можно было бы «направить… к цели нашего правительства»[172]. «В Сербии народ гласно молится за успех русского оружия», – говорилось в секретном донесении, содержавшем анализ внутриполитического состояния Османской империи. Священнослужители поддерживали в народе веру в победу, готовность «защищать обиталища свои» при условии, «ежели жители забалканских провинций снабжены будут оружием и подкреплены хотя частично российскими войсками»[173].
Иной была точка зрения сербского руководства. Несмотря на выражение полной поддержки действиям русской армии, Милош Обренович тем не менее совсем не хотел открытого присоединения к ней вооруженных соплеменников и их выступления против Турции. Недаром он занял непримиримую позицию по отношению к движению Милко Петровича, в котором видел личного соперника. Когда русское командование официально запросило Милоша о возможности практической помощи сербских войск русским подразделениям, его ответ содержал описание столь бедственного положения дел с оружием, что понять его можно было только как отказ. Российское правительство интересовалось возможностью формирования в Сербии 20-тысячного корпуса для совместных действий в Румелии, а также вооруженных отрядов для охраны сербских границ и крепостей. Это не был еще конкретный план по привлечению сербов, но лишь «прикидка» на случай неблагоприятного развития событий. Но уже на этом этапе российское правительство столкнулось с явным нежеланием сербского руководства вмешиваться в русско-турецкий конфликт. «Я себе вменю за честь и величайшее счастье, ежели в состоянии буду оказать какую-нибудь полезную услугу милостивейшему нашему покровителю», – уверял Милош, но тут же добавлял, что Сербия не в состоянии выставить нужное войско и снабдить его оружием. Он сообщал, что если обеспечить безопасность своих границ от войск боснийского и шкодринского пашей и укрепить крепости, то непосредст венно для помощи русской армии осталось бы не более 10 тысяч человек. Ни деятельность сербских осведомителей в пользу русской разведки, ни пожертвование 10 тысяч дукатов на русских раненых не могли скрыть фактического нежелания сербского князя присоединиться к военным действиям. Политика лавирования и соглашательства оставалась средством сохранения достигнутых, пока немногочисленных, уступок Порты в надежде получить большее в будущем. Турецкое господство в Сербии еще не было преодолено, русско-турецкая война еще не завершилась, и неизвестно было, какие результаты она принесет для Сербии, даже в случае желанной победы России. Все эти расчеты не мешали Милошу искренне радоваться военным успехам русской армии и с надеждой ожидать победоносного для России окончания войны.
Несмотря на то что сербская армия не принимала участия в военных действиях, сербы-добровольцы сражались в составе многочисленных волонтерских отрядов. Особое задание выполнял отряд под командованием офицера Генерального штаба И. П. Липранди. Липранди находился в придунайских областях с 1821 по 1831 г. в качестве шефа тайной русской заграничной полиции[174]. Он исполнял поручения разведывательного характера для военного ведомства и имел доступ ко многим секретным архивам и документам; к нему тянулись нити от всех тайных агентов в европейской Турции. Хорошо зная Балканы и много путешествуя, Липранди собрал богатый и разнообразный материал по истории, языкознанию, этнографии народов, населявших этот регион Османской империи. В Сербии Липранди никогда не был, но поддерживал связи с сербскими политическими деятелями, а также с Вуком Караджичем, от которого узнавал интересующие его сведения об истории и современном положении края[175].
В январе 1829 г. Липранди подготовил «Записку о необходимости составить партизанский корпус на правом берегу Дуная». Его идея была признана русским командованием «чрезвычайно полезною». Дибич писал Липранди: «Прочитав записку вашу о составлении отряда партизанов, я нахожу, что цель оных, изъясняемая вами, может принести армии большую пользу и в особенности, если при них находиться будет отряд из волонтеров, знающих язык, край и самый образ войны турецкой, по сему поручаю вашему высокоблагородию приступить к образованию сих легких войск… и если возможно, чтобы они были в полной готовности к 15 мая»[176].
Итак, то, чего так долго добивался Гейсмар, было одобрено и санкционировано к исполнению. Реализация планов, появившихся в начале 1829 г., была подготовлена предшествующей деятельностью Гейсмара, его предложениями по использованию местных добровольцев, его донесениями, содержавшими как общие соображения о целесообразности создания партизанских отрядов, так и конкретные предложения по их устройству. Но если эти планы оказались «не ко времени», то аналогичный проект Липранди, появившийся в тот момент, когда сама военная обстановка требовала образования подобных отрядов, а мнение военного руководства уже склонилось в пользу привлечения местных партизан, был принят и одобрен правительством. К лету 1829 г., когда уже успешно действовал отряд Липранди, российские власти были готовы к широкому привлечению сербов и болгар к новой кампании. Об этом свидетельствует письмо начальника Главного штаба К. Толя П. Д. Киселеву: «Главнокомандующий поручил мне уведомить вас, что хотя еще не наступило то время, чтобы возбудить сербов противу турок, но оное недалеко от того, когда им участие в сей войне принять должно будет»[177].
Отряд Липранди сыграл значительную роль в ведении малой, партизанской войны весной и летом 1829 г. и был расформирован только 3 декабря после двухмесячного пребывания в Туртукайском лагере на Дунае[178]. В дальнейшем к нему присоединились другие группы добровольцев, в том числе и сербы Милко Петровича. Липранди отзывался о сербах как наиболее многочисленных и храбрых солдатах, находившихся под его командованием, а сам Милко был за храбрость награжден золотой саблей.
Заключенный 2 (14) сентября Адрианопольский мир рассматривался в российских правящих кругах как крайне умеренный и был призван доказать европейским державам отсутствие у России захватнических планов. Еще до заключения мира российский МИД выработал концепцию русско-турецких отношений и внешнеполитических задач России на Балканах. Этому вопросу было посвящено заседание Особого комитета по Восточному во просу, собравшегося в Петербурге 4 сентября. Члены комитета во время его заседания еще не знали о том, что Дибич уже подписал с Портой мирный договор, и рассматривали перспективы русско-турецких отношений в свете продолжавшихся военных действий. В работе комитета приняли участие: председатель Государственного совета В. П. Кочубей, граф А. Чернышев, князь А. Голицын, граф П. Толстой, К. В. Нессельроде и Д. В. Дашков.
Центральным вопросом обсуждения была «Записка» Д. В. Дашкова. Этот документ стал знаменитым благодаря незаурядным способностям его автора. Дмитрий Васильевич Дашков в начале 20-х гг. служил при Константинопольской миссии и хорошо представлял особенности турецкой дипломатии и всей внутренней жизни Османской империи. По отзывам современников, Дашков был способным чиновником, не лишенным литературного дара. «Записка» была составлена еще весной 1828 г., когда Дашков принимал участие в выработке условий будущего мирного договора с Турцией. Уже тогда автор пророчески предрекал, что Порта «не прежде будет просить искренно мира, как у ворот Адрианополя»[179]. Оппонируя Каподистрии, Дашков выступил против объявления Константинополя вольным городом, что могло бы усилить влияние Англии в Леванте и со временем предоставить ей «удобный случай овладеть оными местами, столь важными для благосостояния всей полуденной России». «Было время, – писал Дашков, – когда раздел Турции мог входить в тайные расчеты российской политики… Обладание Босфором и Дарданеллами, конечно, дало бы жизнь нашей торговле: но какою ценою надлежало бы купить оное!» Это утверждение Дашков предваряет решительным отказом от присоединения новых территорий и уничтожения Османской империи. России «нужны не новые приобретения, не расширение пределов, но безопасность оных и распространение ее влияния между соседственными народами – а сего… она удобнее достигнуть может, продлив существование Оттоманской империи на известных условиях». Однако в случае падения Константинополя Россия должна быть уверена, что ее южным границам не будет угрожать неприятель. Залогом этого могли бы стать «два каменистых уголка на обоих берегах Босфора… для построения крепостей, способных защитить сей проход в случае неприятельского нападения». Пассаж о «двух каменистых уголках» на берегах Босфора, которые необходимы России, является квинтэссенцией многовековой дискуссии о роли Черноморских проливов для русской политики и экономики. Константинополь не может принадлежать никакой иностранной державе, кроме самой Турции. Для этого России нужно, чтобы Османская империя продолжила свое существование.