— Но это же поняли и немцы!
— Разумеется. А что они могут предпринять? Менять дислокацию резервов днем? Да еще в условиях, когда им ясно, что они разыскиваются и с воздуха и с земли?! Слишком большой риск. Наоборот. Они затихнут до вечера. А вот вечером, возможно, начнут выдвижение: наша разведка заставит их ускорить развитие операции. Вот почему, я подчеркиваю, все решают время, внезапность и точность. Я бы еще сказал — и дерзость. — Полковник усмехнулся. — Если бы наш командарм и член Военного совета не были бы в гражданскую кавалеристами, они бы, скорее всего, не приняли этого варианта. В данном случае, и правда, требуются казачья удаль и дерзость.
— А если противник окажется таким же дерзким, получится редкий в этой войне, по крайней мере до сих пор, встречный бой!
— Конечно! И этот бой навяжем мы! А за нами авиация почти всего фронта — немцы вряд ли успеют поднять свою. Они сделают это несколько позже. И артиллерия. Наконец ночью подойдут фронтовые резервы. Таким образом, даже если бой по форсированию поймы будет не слишком удачным для нас, для противника он будет неудачным наверняка: его-то замысел, его ставка на внезапность будут биты. Если бы не это, вряд ли командующий фронтом и Москва дали бы «добро» на столь стремительное проведение такой в общем-то рискованной, молниеносной операции. Сомнения еще остались?
— Пожалуй, нет… Просто… просто неожиданно.
— Для нас неожиданно. Но ведь, в сущности, это и, есть современная война: резкое изменение обстановки, маневр и контрманевр наличными силами и средствами. Мы пообжились в обороне, а впереди — наступление. Значит, нужно привыкать к действиям вот в такой, быстро и кардинально меняющейся обстановке, где встречный бой, удары с ходу — явления обычные и даже, я бы сказал, основополагающие. Словом, действуйте, майор. И благодарите Зюзина. Он молодец! Видимо, что-то придумал, что обеспечило выполнение задачи.
Собственно, все, что услышал Лебедев, не было для него новым или необычным. Он чувствовал обстановку, как чувствуют ее настоящие военные люди. Мелкие и мельчайшие намеки, поведение вышестоящих командиров — все создает определенное ощущение, которое постепенно крепнет. Сейчас Лебедеву подтвердили то, что он ощутил и понял сам, набросали план будущего боя, который майор, работая над материалами, как бы продумал сам, и потому все его вопросы и внешне искренние колебания были лишь не вполне осознанным стремлением выведать от начальника как можно больше подробностей, подтверждений собственной правоты, чтобы через них окончательно укрепиться в сознании правильно выполняемого долга, в том, что миновали все беды, которые в минуту отчаяния реально и выдуманно нависали над ним в страшную, теперь уже прошедшую ночь.
Лебедев поехал в район поймы, уже не думая о маскировке, хотя многолетняя привычка к этой самой маскировке все-таки заставила его выбрать такой маршрут, на котором противник нечасто видел его машину, и проехать по возможности в таком месте, где ее не сразу накрыло бы артиллерийским налетом. Наблюдатели противника, конечно, засекли уже знакомую им машину, но особых изменений в ее поведении — как и всякие наблюдатели, они одушевляли машину — не заметили. Однако запомнили ее маршрут.
Когда этот маршрут лег на карты соответствующего штаба и работники разведки и контрразведки противника сопоставили его с сотней подобных или противоречивых данных, они не без некоторого колебания — всегда ведь есть вероятность обмана — решили: русские нервничают, стараются любой ценой разведать противолежащую оборону на всю ее глубину.
Вопрос о механизированных засадах был решен, но решен уже не так стандартно, как бывало раньше. Дело в том, что соседи слева сообщили, что на их участках русские тоже усилили воздушную разведку и, по-видимому, готовят разведку боем. Вот почему было решено ускорить события, о чем и сообщили вверх, по инстанции. В ожидании утверждения этого решения приняли кое-какие предварительные меры.
Естественно, на противоположной стороне поймы, в советских штабах, об этом ничего не знали, хотя, может быть, и догадывались: действия войск, особенно крупных группировок, подчинены определенным, родственным всем армиям мира законам.
12
Неожиданно очень захотелось есть, и разведчики, немного стыдясь этого и потому посмеиваясь, доели сухой паек. Несколько осоловев от еды, стали клевать носом.
Вероятно, они бы уснули, если бы не странный, слитный шум, похожий на гул отдаленного штормующего моря. Гул шел со стороны Радова и вначале не показался опасным, но его настойчивость и переливчатость заставили прислушаться: похоже, где-то в стороне проходили моторизованные войска.
— Что-то они замышляют, — покачал головой Сутоцкий, — как бы не прозевать.
— Видишь ли, если наши… Впрочем, без «если». Наши, конечно, получили донесение и выслали воздушную разведку. Теперь всполошились фрицы. Так что… Так что нужно еще подумать, что они могут предпринять.
— Я бы на их месте прежде всего дал драпака: авиационная разведка есть авиационная разведка. Хоть в лесу, а что-нибудь да засечет. И если потом наведет бомбардировщиков — будет скучно.
— Значит, считаешь, что они меняют стоянку?
— Как пить дать.
— А если хуже? Если выходят на исходные?
— Рано. Светло.
— Лесом можно пройти незаметно.
— Ладно, допустим, прошли. А как на передок выйдешь незамеченным? Наши наблюдатели тоже ведь сидят не в тенечке.
Прислушиваясь к гулу моторов, почему-то не приближающемуся и не удаляющемуся, они прикинули с десяток вариантов поведения противника и углубились в лес, чтобы выйти к дороге и к линиям связи.
Дорога оказалась пустынной. Когда подключились к шестовой линии связи, то поначалу тоже ничего подозрительного не услышали: кто-то беспокоился о продуктах и бане, возмущался задержкой почты, передавал шифрованное донесение. Потом наступила пауза, и телефонисты перебросились ничего не значащими фразами о погоде и полковых новостях. В пору было отключать аппарат и попытаться захватить еще одного «языка». Но как раз в это время по дороге промчалась длинная, приземистая, словно выгнутая в середине, легковая машина, а за ней, скрипя гравием, — две другие, открытые, с автоматчиками. Машины скрылись за поворотом и, судя по тому, как шоферы поочередно давали «перегазовки», чтобы перейти на низшие передачи, свернули с главной дороги на лесную.
Почти сейчас же чей-то властный, хорошо поставленный начальственный басок вызвал Седьмого и приказал:
— Через два часа закончить все! Понятно?