— Граф, вы меня засмущали. Сейчас начну делать глупости. Я всегда делаю их от смущения.
— Прежняя дерзкая Джо. Во всем прежняя.
— Тебе это не нравится?
— Пожалуй, наоборот. Очень нравится.
Это был опасный разговор, пряный и терпкий, как молодое вино, скользкий, как лед на реке, лукавый, как сам Отец Лукавства, соблазнительный и грешный. Глаза Франко мерцали в полумраке, Джованна почти физически ощущала, как он ласкает ее взглядом, и теплеют руки, плечи, грудь… Она вдруг ощутила такую бурную и жаркую волну желания, что едва не задохнулась от ужаса и блаженства. Взять его за руку, сказать все, что хочется, отвести в одну из тысячи спален этого замка и любить его до потер пульса, до одури, до исступления, потому что это единственное, чего она хочет, всегда хотела, с самого первого раза, когда он был уже взрослым, а она еще девчонкой… Тогда она не знала, как это называется, теперь знает. Она его хочет.
Успокойся. Это просто игра. Он граф и миллионер, ты хозяйка крошечного турбюро. Вы с ним из разных миров. Да, он помнит тебя в детстве, да, он шутит и смеется, он даже готов помочь тебе обустроить дом и покатать на лошади, но вы с ним из разных миров. У вас нет ничего общего, разве только воспоминания. Как только ты совершишь ошибку и станешь его женщиной — можешь быть спокойна, всего на одну ночь, ну на две — его отношение к тебе изменится.
Джованна торопливо припала к спасительному коктейлю, совершенно некстати вспомнив самые разные печатные издания, в колонке сплетен в которых почти постоянно фигурировал молодой граф Аверсано. Иногда имелся в виду, младший брат Франко, Джакомо, но чаще всего встречалась именно фотография Франко.
Ну да, да, она следила за его жизнью. И фотографии вырезала из журналов, а вот заметки рвала. В заметках фигурировали женщины Франко, а о них ей знать не хотелось.
— Джо, почему ты так серьезна?
— Так… Тебе неинтересно.
— Нет, интересно.
— А я все равно не скажу.
— А я налью тебе еще бокальчик, и ты все расскажешь…
Бокальчик произвел убийственное воздействие. Глаза у Джованны разгорелись алчным блеском, и мечтала она только об одном: чтобы Франко бросил прикидываться радушным хозяином, перекинул ее по обыкновению через могучее плечо и унес бы куда-нибудь, где темно, тихо и есть кровать. Можно даже в подземелье замка… Он свяжет ее шелковыми веревками и будет держать там всю жизнь… Только для себя… А она будет счастлива…
— Ты что, стихи сочиняешь? У тебя лицо такое… потустороннее.
— Кушать подано, господин граф.
— Спасибо, Джузеппе. Синьорина Кроу, позвольте, предложить вам руку…
Вот это и оказалось роковым. Джованна была возбуждена до предела, до того, что едва не теряла сознание. Прикосновение Франко вызвало дрожь, и он с тревогой посмотрел ей в глаза.
— Ты в порядке?
— Д-да… Замерзла немного.
— Смотри, мы будем сидеть на открытой террасе.
— Ничего, сейчас пройдет. Уже прошло.
Ничего не прошло. Она едва могла идти. Низ живота сдавило судорогой. Может, он ее приворотным зельем напоил?
— Оттуда видно всю мою электрификацию и иллюминацию. Закрой глаза. Раз… два… три… Открывай!
— Ох!
— Красиво?
— Нет. Это потрясающе! Волшебно! Невероятно! Как будто звезды на небе, но поменялись, местами с землей…
— Ты все-таки сочиняешь стихи, Джованна Кроу.
— Отстань! Тебе лишь бы смеяться.
— Я не смеюсь. Я очень серьезен. Почему ты кусаешь губы?
— Я думаю, как жаль, что такую красоту видят немногие. Ведь это могли бы увидеть тысячи…
— Началось. Джованна, это будет конец всего, понимаешь? Конец красоте, конец сказке. По спальне моей прабабушки будут водить экскурсии. С розового куста, который посадил отец на пятую годовщину их с мамой свадьбы, будут красть розы…
— Франко, перестань. К вам могли бы ездить люди, а не обезьяны.
— Обезьяны не курят, не сквернословят и не портят лес. Обезьяны не способны произвести те разрушения, которые человек с легкостью сеет вокруг себя. Знаешь, почему синьор Мантеньо аптекарь, как его отец, дед, прадед и прапрадед? Потому что мы сюда никогда никого не пускали.
— Жизнь изменилась,
— Да, но в моих силах сделать так, чтобы эти изменения не стали катастрофой. Несколько лет назад у отца было довольно трудно с деньгами. Очередной кризис подкосил. Тогда власти предложили ему продать участок земли, тот самый, где Пикколиньо, оливковая роща и виноградник дона Сантуццо.
— И что?
— Мама и Лукреция вызвали меня из Нью-Йорка, но отец и сам не стал бы этого делать. А наш сосед согласился. Теперь на месте его виноградников скоростная автотрасса и сеть бензозаправок. Ты этого хочешь? Нет уж, Джо, я сохраню этот уголок Италии нетронутым, таинственным и прекрасным, я не позволю разрушить его очарование, даже если мне придется сторожить свои границы с ружьем в руках.
— Ого! Я думала, это твой дом, а это твоя крепость.
— Шути, шути. Дошутишься. Ладно, пошли за стол.
Доди и профессор Бареджо присоединились к ним, и вскоре все уже наслаждались превосходными яствами синьоры Баллиоли и шеф-повара замка. Достойная домоправительница специализировалась на традиционной кухне, а мэтр отдавал предпочтение общеевропейским стандартам. Все было превосходно приготовлено, а собственное молодое вино обогащало вкус всех блюд.
Доди метнула на девушку острый взгляд и страшным шепотом вопросила:
— Что случилось? На тебе лица нет.
— Ничего. Все нормально.
— Бабушке своей расскажи! Я же вижу.
— Ничего не случилось. Он никого сюда не пустит. Я не знаю, что делать.
Доди откашлялась и невинным голоском пропела:
— Как же у вас красиво, Франко, мой мальчик. Только очень пустынно.
Франко с усмешкой посмотрел на художницу, потом перевел взгляд на Джованну.
— Да. Особенно в это время суток. Чужие здесь не ходят
Профессор Бареджо оторвался от созерцания серебряной соусницы семнадцатого века и благодушно подлил масла в огонь, не подозревая об этом.
— Да, да, очень хорошо, тихо, никого народу… Только вам, мой друг, должно быть, здесь, одиноко? Вы привыкли к блестящей светской жизни, к событиям, а здесь тишина… Боже милосердный, какая здесь тишина.
Доди с неудовольствием покосилась на профессора и демонстративно прижала пальцы к вискам.
— О да, тихо — аж в ушах звенит. И голова кружится.
Франко засмеялся и поцеловал старой разбойнице руку, а потом обернулся к Бареджо.
— Я вовсе не одинок здесь, профессор. Здесь живут замечательные люди. Кроме того, у меня появилась прелестная соседка.