Его рука окольцовывает мое горло и сдавливает, заставляет приоткрыть губы. Мужчина сокращает между нами расстояние до нуля, крепко прижимая к своему телу. Склоняясь, проталкивается языком между губ. Настойчиво терзает мой рот, словно уже имеет, но пока губами. Мне страшно, до гула в ушах, до мутной пелены перед глазами. Чудовище узнал что-то ценное, но молчит.
Пытаюсь сохранять разум, а в животе предательски тянет. Я отвечаю, жадно слизывая его вкус с теплых губ. Немного горчат от ментола. Мужчина отпускает мое горло и теперь дышать легче. Замут берет меня под колени, подхватывает на руки и опять несет на тот самый диван. Я вспоминаю всю боль первого раза и почти застываю.
— Успокойся.
Замут чувствует мой страх, но продолжает идти. Он укладывает меня на живот, так, чтобы я не могла видеть его лица. Я напрягаю ягодицы и закусываю руку, когда диван проминается от веса Чудовища. Краем глаза замечаю, как на пол летит мужская футболка, спортивные штаны.
— Я не могу, прости…
В самый последний момент я хочу отказаться. Глупостью было принять это решение. Замут наваливается на меня сверху, упирается членом между ягодиц. Он дышит мне в затылок и рукой проводит вдоль позвоночника. Прощупывает копчик и, взяв за край трусов, резко стягивает до колен.
Отстраняется, освобождая меня полностью от белья. Вздрагиваю, когда его руки дотрагиваются моих бедер и раскрывают их шире. Я вижу серую обивку дивана и следы на пальцах от собственных зубов, через секунду кусаю сильнее, чтобы заглушить крик. Я умираю от волнения, когда Замут проводит языком по моей ягодице, целует, царапает своей щетиной.
— Ой!
Не выдерживаю и чувствую наемника между.
— Нравится? На-а-адя…
— Щекотно…
Замут увлажняет меня слюной, хотя этого и не требуется. Мне стыдно от собственной отзывчивости, а контролировать это не получается.
— Такая мокрая, бархатная.
Он приглушенно рычит и медленно вводит в меня член. Блаженно выдыхает, укладывает руку под мой живот, ставит на четвереньки. Осторожно толкаясь, он проникает и останавливаясь, дает возможность привыкнуть к размеру. Сухими ладонями поглаживает мою поясницу.
В паху горит концентрат ощущений, немыслимых и греховных. Жаром перетекая по всему телу, когда мой клитор сливается с круговыми движениями пальцев Чудовища. Мне хорошо. Хорошо везде от макушки до пяток. Ноги простреливает сладкая дрожь.
— Что ты со мной делаешь?..
— Тебе приятно, Надя? Приятно отдаваться мне?
Не прекращая ласкать клитор, он снова толкается членом в раскрытый желанием и сочившийся влагой для него вход, шлепком ударяя по моим бедрам. Я теряюсь и вскрикиваю, но уже не от боли. Замут дышит тяжело и берет меня с голодом. Зажмуриваюсь и содрогаюсь от беспорядочных поцелуев, которыми щедро осыпает мою спину наемник.
Он так настойчив в ласках, доводя меня до умопомрачения. Сотрясаюсь всем телом от нахлынувшей волны, взвинчиваюсь, прогибаюсь сильнее. Его член распаляет внутри, и я чувствую каждую набухшую венку, кажется, еще одно малейшее движение и меня разорвет в экстазе.
Замут видит, как я извиваюсь и снимает себя с тормозов. Он не щадит и всаживает член на всю длину и мощь, с рыком и пошлыми словечками. Эротично обзывает, раскрепощая сильнее. Он дразнит меня вопросами, нравится ли мне, что он со мной делает, меняя ритмы, играя с телом. Он заставляет кричать и полюбить секс с ним.
Обхватив мои бедра, отрывает от дивана и присваивает себе уже на весу, ударяя по мне не только членом, но и яйцами. Млею и охрипши визжу, когда ощущаю ни с чем не сравнимый пик блаженства, тысячекратно вкуснее шоколада.
Вид моего оргазма цепной реакцией действует на Чудовище, и он с громким стоном проникает внутрь, заполняя своей спермой. Трясущимися от напряжения руками он медленно опускает обратно на диван. Я слабею, чувствуя, как выталкивается семя от моей пульсации и вязко стекает по бедрам.
Переворачиваюсь на спину, и смотрю в черные, блестящие от возбуждения глаза наемника. Он склоняется и упирается кулаками по обе стороны в диван, оставляя пространство между нами. Довольно улыбается.
— Тебе по кайфу кончать со мной?.. Айана Хамарова…
— Да… — шепчу, но через мгновенье осекаюсь. И будто миллионы стрел, выпущенные словами Замута, пронзают меня разом. — Что ты сказал?!
— Я говорю, трахаться еще будем, Айана Хамарова?
Его улыбка сменяется белоснежным оскалом. И словно демон восставший из ада, Замут, щурится. Пропускаю пару ударов сердца и леденею. Мозг отключается, а тело захлестывает инстинктом самосохранения. Не понимаю как, но я изловчаюсь, проскальзываю по дивану на пол. Трачу секунду, чтобы оглядеться, а после голышом несусь на второй этаж.
— Стоять, Якутка! Все равно никуда не денешься из этого дома!
— Пошел на хрен!
Задыхаюсь и на половине лестницы оборачиваюсь, видя, как Замут в спешке натягивает штаны. Опять срываюсь с места и преодолев лестницу, не успеваю остановиться и впечатываюсь в первую дверь. Она незаперта и поддается. Я вваливаюсь в комнату, падаю на колени, но тут же поднимаюсь и закрываю изнутри щеколду.
Только теперь, переводя дыхание, догадываюсь, что оказалась в кладовке. Просторной кладовке квадратов на тридцать, где Замут хранит то, что выкинуть жалко. Гребаный Плюшкин. Вздрагиваю и слышу, как Чудовище скребет ногтями по створке.
— На выход, Якутка.
— Никогда!
Он с силой ударяет кулаком для предупреждения, и я понимаю, что дверь вскоре не выдержит и слетит с петель. Покрываюсь испариной, уже начинаю молиться. Хватаюсь за голову, бешено метаюсь глазами по кладовке.
Подбегаю к деревянной табуретке, беру ее двумя руками и замахиваясь прицеливаюсь. Нет. У меня не хватит сил. Под настойчивые удары по ту сторону двери, я ставлю табурет у стены рядом с порогом.
На панике кружусь по кладовке, достаю десятилитровую кастрюлю. Основательную. Еще советского выпуска. И поварешку под стать. Поварешку я зажимаю в зубах, а кастрюлю переворачиваю днищем вверх. Я подхожу к табуретке и встаю на нее.
— Господь-Господь…
Через минуту дверь поддается и с грохотом падает внутрь комнаты. Замут перешагивает порог. Я дергаюсь, молниеносно надеваю кастрюлю на голову Чудовища. Вынимаю изо рта поварешку и с размаха бью по дну.
Эмин. (Замут).
Я открываю глаза оттого, что кто-то сдавливает мою руку. Оглядываюсь по сторонам и испытываю странное чувство. Мне оно не знакомо, зато я прекрасно считываю его с других. Страх. Острый, на грани безумия. Страх, пробирающий до костей. По щекам текут горячие слезы и солью проступают на губах.
Оглядываюсь по сторонам и вжимаю голову в плечи от оглушающей бомбежки.
— Эмин, сынок, поторопись! — в отчаянье молит женщина и насильно тянет меня по заваленной мусором улице. — Мы должны успеть принести хлеба тете Вале и дяде Мансуру. А еще поделиться с дедушкой Баширом со второго этажа. Не забыл?
Первые три секунды мне хочется спросить:, но потом по грудине, как лезвием полоснуло.
Изнеможденная и рано постаревшая женщина моя мать. У нее растрепаны волосы, а платье запылилось. Ей тоже страшно, но она продолжает вести меня через руины, стискивая мою маленькую ладонь, а второй крепко прижимает булку серого хлеба.
Среди хаоса, летающих над головами самолетов и разрывов бомб я узнаю Грозный.
Мы проходим мимо автобусной остановки, и я вижу чеченку с длинной косой, одетую в форму. У нее в руках автомат. Девушка молодая, лет восемнадцать.
Прячусь за мать, когда из-за проржавевшей будки с лавочкой вышаркивает лохматый старик похожий на бродягу.
— Она защищает Родину. Ты подрастешь — тоже будешь! — тычет на меня пальцем.
А мать ему отвечает:
— Хорошая девушка. Дай бог ей удачи!
Мы сворачиваем влево, и по центру двора я вижу разрушенный от снаряда дом. А под завалами старики лежат. Русские. Они еще с фашистами воевали. Теперь никто не может их достать. Нет техники, нет подъемного крана. А дом упал, этажи упали…