Бьёрн. От неуклюжести и худобы, которыми отличаются быстро вытянувшиеся мальчики, не осталось и следа, и теперь его крупный нос, голубые глаза, выдающаяся вперед нижняя челюсть и волевой подбородок – все то, что в молодости придавало ему простодушный вид, – точнее всего назвать мужественным. Это слово я бы ни за что не произнесла в Гренде, поскольку в Гренде пол считается исключительно культурным конструктом, и тем не менее именно это слово приходит на ум при виде его плеч, рук, щетины на лице, седых волос, торчащих из-под ворота рубашки.
Я смотрю на его губы, давно знакомые мне губы, и улыбается он по-прежнему, как я сама, оголяя нижние зубы. Когда-то мы обсуждали это и гадали, как будут выглядеть наши дети. Бьёрн говорил: когда мы поженимся, когда у нас будут дети. Если, говорила я. Если.
Хотя передо мной прежний Бьёрн, с прежней улыбкой и взрывным, немного хихикающим смехом, и все в его внешности мне хорошо знакомо, я никак не могу поверить, что этот мужчина, сидящий напротив, имеющий не только детей, но и внуков, – тот же самый человек, что и ревнивый истеричный юнец, которого я знала в конце восьмидесятых.
Мы говорим о том, сколько у каждого из нас детей и чем они занимаются. Где мы живем и когда туда переехали. Бьёрн рассказывает о своей работе: он занят в крупной компании в сфере информационных технологий во Фредрикстаде. Офис компании находится рядом с Управлением социальными пособиями, где его жена Линда работает делопроизводителем. Они вместе ходят пешком до работы – один из плюсов жизни в маленьком городе, – а поскольку офисы расположены поблизости, они вместе обедают по пятницам. Я рассказываю о своей работе с пациентами, о дочерях, которые учатся на врачей. Бьёрн – о своих четверых детях и пятерых внуках, все они живут во Фредрикстаде, это ведь так удобно, а часто видеться с внуками очень приятно, хотя зачастую и утомительно, нам ведь уже не сорок лет, ха-ха. Я говорю, что работа с пациентами – интересная и благодарная, хотя взаимодействие с людьми отнимает много сил, а вообще люди нынче обращаются к врачу без всякого повода, зазря нагружая систему здравоохранения. Меня начинает утомлять этот разговор с бесконечным перечислением фактов, ведь с возрастом я совсем перестала терпеть пустую болтовню, и меня снова накрывает волна похмелья и бессилия.
Работа с людьми благодарная. Возможно, вначале так и было, но сейчас я настолько устала от людей, фактов, запахов и всей этой ерунды, что, если бы такое было возможно, я бы добровольно превратилась из человека во что-нибудь другое. К примеру, я могла бы сделать операцию по превращению себя в шимпанзе, тогда бы единственными моими словами стало бы у-уа-а, и мне бы больше никогда не пришлось сидеть за столиком в кафе и кому-то что-то объяснять.
Бьёрн рассказывает, что вообще Линда санитар, но потом она училась еще и получила дополнительную квалификацию, так что теперь работает в Управлении социальными пособиями, но что эту должность она получила, в частности, благодаря опыту в сфере здравоохранения, и, хотя ей нравится нынешняя работа, она скучает по непосредственному контакту с людьми. Линда долго была дома с детьми, но поскорее хотела вернуться в большой мир, а поскольку она очень целеустремленная, то быстро закончила колледж…
Голова гудит, и в какой-то момент я прошу меня извинить и отлучаюсь в туалет. Оказывается, прошло всего полчаса – невероятно, ведь такое ощущение, что я просидела за этим маленьким столиком целую неделю.
Я смотрю в зеркало: на лице явные следы усталости, пьянства накануне и длинного дня с пациентами. Я отчетливо помню, как шепнула сама себе: «Скоро это закончится. Скоро ты вернешься домой, спокойно выпьешь, хотя ты и пила вчера, а вообще сегодня понедельник, да, и не забывай, что осталось еще три серии шотландского сериала о путешествии во времени».
Тогда Бьёрн, равно как и мобильный телефон, был для меня всего-навсего помехой, и если бы в тот момент он сказал, что вскоре при виде его имени на экране меня будет бросать в дрожь и выбивать из колеи, что в моем немолодом теле побегут соки, которые, как мне казалось, давно пересохли, – я бы решила, что с такой же вероятностью я могу пройти сквозь скалу и оказаться в прошлом.
Я возвращаюсь за стол, и Бьёрн спрашивает меня об Акселе. Я слышу, как мой голос отвечает, что Аксель – ортопед в государственной больнице, что работой он очень доволен, но больше всего он любит ходить на лыжах зимой или же на роликовых лыжах летом. Тут я понимаю, в трезвом состоянии я этого просто не вынесу.
Я представляю себе пакет шабли в холодильнике дома, но это не помогает, и обрываю сама себя:
– А ты знаешь, я тут поняла, что ничего не ела с обеда, и я не могу заставить себя есть всухомятку эти булочки и бутерброды. Ты не против, если мы переберемся в место, где есть горячая еда?
– Да, конечно, если у тебя есть на это время. Но разве тебя не ждут к ужину дома?
– А разве тебе не нужно домой?
– Нет. Я сказал Линде, что у меня ужин с клиентами, и я приду поздно.
– Она не знает, что ты поехал в Осло, чтобы встретиться со мной?
– Конечно, нет, ты с ума сошла! Но я часто езжу в Осло на рабочие встречи и ужины, так что это не проблема.
Мне неловко, но я слишком устала или слишком хочу пить, чтобы пытаться побороть это чувство.
Туре: «Ты плясала под дудку алкоголя. Если бы тебе не хотелось выпить, ты бы могла спокойно вытерпеть болтовню в кафе, потом бы вежливо попрощалась и вернулась бы домой целой и невредимой. Ведь все началось именно в индийском ресторане».
«Не факт. Возможно, Бьёрн бы во всем сознался еще в кафе, если бы понимал, что это его единственный шанс».
Туре: «Да, но тогда ты бы была трезвой».
«Да, а если бы у королевы был член, она была бы королем».
Туре: «А разве это не ты хотела разобраться, в какой момент ты оступилась? Я всего лишь пытаюсь помочь тебе в этом».
«Как бы не так. Ты всего лишь хочешь, чтобы я попалась в расставленные тобой капканы, чтобы ты мог смеяться надо мной, пока я бьюсь в конвульсиях».
Я возьму как минимум два раза по пол-литра, я заслужила, думала я, пока мы с Бьёрном перебирались в близлежащий индийский ресторан.