Читать интересную книгу Штрафники, разведчики, пехота - Владимир Першанин

Ранило моего помощника Лешу. Осколками ему пробило руку и отсекло два пальца. Я вел огонь по каменистой расщелине. Отложил пулемет, хотел перевязать товарища, но лейтенант Кострома махал мне:

— Продолжай огонь! Без тебя обойдутся.

С Лешей уже возился санитар, а я со злостью загнал в узкую, брызгающую огнем щель целый диск бронебойно-зажигательных пуль. Потом меня попытался достать немец из автомата, вскарабкавшийся на скалу. Я сбил его. Он упал с высоты и больше не шевелился. Рядом свистели пули, высекали крошки из камня, я понял, что надо менять позицию. Захватил мешок с дисками и патронами, повесил на плечо пулемет и успел сделать семь-восемь шагов.

По правой руке ударило с такой силой, что я упал. Боли вначале не чувствовал и вообще не понимал, что со мной. Хотел снять с плеча пулемет, но рука не слушалась. Кое-как встал на колени, видимо, задел руку и вскрикнул от боли. По ладони и пальцам стекала кровь. Ее было много. Я смотрел, как завороженный, не в силах сообразить, что делать. Подбежал взводный, кто-то из бойцов. Разрезали рукав телогрейки, гимнастерки, перевязали рану, наложили дощечки. Меня довели до медсанбата, обработали рану и отправили в госпиталь.

На этот раз досталось крепко. В справке эвакогоспиталя № 3834 было написано: «Сквозное пулевое ранение правого предплечья с повреждением кости». Если проще, то немецкая пуля прошила насквозь руку и раздробила кость. Мне сделали несколько операций, хотели ампутировать руку, но обошлось. Ранило меня 10 октября 1944 года, я сменил несколько госпиталей. Последний период лечился в городе Шуя Ивановской области, откуда выписался 16 марта 1945 года. В общем, лечили меня пять с лишним месяцев. К строевой службе я был признан негодным, рука слушалась плохо.

В марте сорок пятого меня определили в рабочий батальон здесь же, в Ивановской области. Вместе с гражданскими мы трудились на торфоразработках.

Я работал слесарем и трактористом, словом, занимался тем, что поручат. Рабочий день длился 12–13 часов, еще шла война, да и после победы нормы не снижали. Тем более, на Дальнем Востоке началась война с японцами. Демобилизовали меня в октябре сорок пятого. На торфоразработках я встретил свою будущую жену Клавдию Кирилловну. Поженились мы 9 ноября 1945 года и с тех пор всегда вместе. У нас родились сын и дочь, ну, а сейчас уже имеем шесть внуков, правнуков. Считаю, что жизнь прожили не зря. Семья дружная. Молодые нас, стариков, без внимания не оставляют.

Мы общались с Василием Пантелеевичем несколько раз. Порой он уставал рассказывать и лишь коротко отвечал на мои вопросы. Его ответы и суждения были интересными, я записал некоторые из них.

Автор: Василий Пантелеевич, вы пробыли несколько месяцев в оккупации. Про полицаев, предателей пишут разное. Что вы скажете про тех, кто пошел на службу к немцам?

Устименко В. П.: Среди них разные люди были. Местные ребята и мужики нередко попадали в полицаи по стечению обстоятельств. Как правило, они не зверствовали, нередко помогали землякам. Зато «отличались» отряды из приезжих, от тех пощады не жди. От них я всегда прятался. Не знаю, как их снабжали, но грабежом приезжие полицаи занимались открыто, вели себя нагло. Кстати, «нашим» полицаям немцы не слишком доверяли. Я немного разбирался в оружии, видел, что даже трехлинейки им не доверяли. Вооружали старыми польскими, французскими винтовками, к которым патронов не достанешь. В сорок третьем многие полицаи активно помогали партизанам. Кого-то это спасло от смертного приговора, но большинство получили большие сроки, по двадцать — двадцать пять лет. Еще скажу, что с первых месяцев оккупации полицаям не давали разгуляться партизаны. Мы жили в предгорьях Кавказа, места для партизан удобные, и действовали они довольно активно.

Автор: Приходилось сталкиваться в армии со случаями самострелов?

Устименко В. П.: В сорок четвертом году таких случаев было мало. Я лично «самострелов» не видел. Помню, однажды выстроили батальон и зачитали приказ, в котором несколько «самострелов» приговорили к смертной казни и штрафной роте. Виновных мы не видели. Что это были за люди, из какого полка, не знаю. Просто нам напомнили о жесткой ответственности и законах военного времени.

Автор: Многие ветераны рассказывают, что немецкая авиация активно действовала едва не до конца войны.

Устименко В. П.: Я очень не люблю фразы вроде «превосходство в воздухе» и прочие хвастливые выражения. Скажу прямо, немецкая авиация, когда позволяла погода, налеты совершала часто. Доставалось нам крепко. Другое дело, что безнаказанными фрицы не оставались. Отбомбятся, обстреляют нас, глядишь, в воздухе уже советские истребители. Начинается бой, и, как правило, немцы несли потери. Только нам от этого не легче. Тройка-пятерка «Хейн-келей» или «Юнкерсов» порой десятки трупов оставляли. Потери от немецкой авиации мы несли до осени сорок четвертого. Когда началась Моонзундская операция, положение изменилось. Наши самолеты давили немцев постоянно. Видел я, как фашистские корабли ко дну шли после удачных попаданий авиабомб. «Илы» в упор немецкие суда топили. Если первый промахнется, то второй обязательно в цель бомбу всадит.

Автор: Вы были пулеметчиком. Что скажете о боевых качествах пулемета Дегтярева?

Устименко В. П.: Меня он практически не подводил. Пулемет хороший. А насчет недостатков? Как к оружию относишься, так оно тебе и служит. Может, и затерто звучит, но сказано верно. Как бы мы ни уставали, а после боя обязательно чистишь пулемет. Ведь порой по 700–800 выстрелов в бою делали. Нагар, копоть. Хочешь, чтобы автоматика работала, — чисть, смазывай. На расстоянии метров пятьсот прицель-ность у «Дегтярева» отличная. Бронебойными пулями мы однажды немецкий броневик подожгли. Во взводе было три ручных пулемета Дегтярева. Когда все три огонь открывали, любую немецкую цепь заставляли ложиться.

Автор: Вы не раз упоминали о прибалтийских болотах. Как укрывались в тех местах от обстрелов, где ночевали?

Устименко В. П.: Старались выбирать места повыше и посуше, но часто это не удавалось. Окоп не выроешь, уже на глубине полметра выступала вода, а бывало, раз копнешь и уже в воде. Шли на всякие хитрости. Искали места, где больше торфяных кочек. Укрытие, конечно, слабенькое, пуля эти кочки насквозь пробивает. Приходилось быть все время настороже, лишний раз не шевельнешься. Утешало, что и фрицы в таком же положении находились. Укрывались за сваленными деревьями. Пусть толщиной сантиметров двадцать, но все же какая-то защита. Ходили все время мокрые, хорошо, хоть лето было. Сушим то обмотки, то брюки. Когда начинался обстрел, плюхались, не глядя, в воду, порой полдня в воде сидели. Болели, конечно, хотя я не помню, чтобы из-за этого в санбат ложились. Лечились, как могли, а лучше всего, когда на сухое место выползешь. Вообще, противные это штуки — болота. Ночью туман, сыро, трясешься от холода. Но терпели, куда денешься!

Автор: Каков был настрой у бойцов? Ведь гибли многие, да и не всегда газетный «ура-патриотизм» соответствует истине.

Устименко В. П.: Люди по своей натуре разные. Мой второй номер в пулеметном расчете, мужик в возрасте, боялся передовой, вперед никогда не лез. Больше всего на свете он хотел выжить ради своей семьи. Но так или иначе, воинский долг выполнял. Лейтенант, который мне запрещал стрелять во врагов и мечтал отсидеться в тишине, — это совсем плохо. Трусливый, нерешительный командир — что может быть хуже. Такие случаи были исключением. У большинства бойцов и командиров настрой был боевой, решительный. Это я скажу точно. За примерами ходить далеко не надо: взводный Кострома, помкомвзвода Шахтер, мой помощник Леха и другие ребята. Я не помню случаев, чтобы кто-то уклонялся от задания. Действовали инициативно. А в условиях лесной Прибалтики, Карельского перешейка, Моонзундских островов это значило много. Там не батальонами или полками воевали, а взводами, отделениями. Такая специфика. От личной инициативы многое зависело. Взрывали доты и вышибали немцев из укреплений мелкими группами. Каждый на виду. Героем себя не считаю, но обязанности свои выполнял как положено. Вступил в комсомол, командовал одно время отделением, новичков обучал. И не забудь, что шел сорок четвертый год. Редкая семья не потеряла брата или отца. Люди хотели мстить (сразу вспоминаю ленинградцев), приблизить конец войны. Атаки были активные, беспощадные. В бою в плен немцев редко брали. Вот такой был настрой в сорок четвертом году.

Автор: Как насчет смертных медальонов? Правда, что многие бойцы из суеверия не заполняли данные о себе и оставляли медальоны пустыми?