Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От Голой Пристани до места, где в те времена полноводная речка Конка впадала в Днепр, полк двинулся к Очаковской крепости. Некоторое время сотни преодолевали песчаные кучугуры, затем потянулась степь с курганами и зарослями терновника.
После переправы походной колонной через речку Ингулец, которая по причине проливных дождей вышла из берегов, связной офицер поручик Барзыкин передал кошевому от генерала де-Рибаса эстафету.
Полковник Чепига велел писарю Олексе Старченко читать, что там было, дабы можно взять в толк.
«Высокородный и высокочтимый Верного Черноморского войска атаман Захар Андреевич! – писал де-Рибас. – На пути движения вашего полка могут случитца уцелевшие в этой войне хутора здешних обывателей, пребывающих в расколе или в бегах от господ помещиков с Украины и из внутренних губерний. Те обыватели большей частью живут в землянках и упражняютца в выращивании разных хлебов, равно скотов. Могут также встречатца кибитки кочевых эдисанцев, в разведении животной твари весьма искусных, прежде всего лошадей, овец, а затем и верблюдов, от коих имеют дневное пропитание. Тем хуторским обывателям, а также мирным эдисанцам строго наказываю обид не чинить, пожитки их без крайней нужды не брать, а будь то случитца – платить наличностью. Ежели монеты или ассигнации в наличности не будет – давать цидулы, где бы вы, ваше высокоблагородие, или господа сотники за собственной подписью и сигнетами, то есть печатями, кои обыкновенно есть на перстнях, подтверждали, что у кого взято равно Для какой нужды и какая заплата следует. Всякие грабительства надлежит решительно отвращать, а виновных в том казаков определять в примерную экзекуцию, дабы ни им, ни иным прочим неповадно было чинить разбой. Об этом даю сию ординацию, поскольку в неоднократ замечаемо, что казаки гораздо чаще чинят несправедливости мирным обывателям сего края, нежели регулярные солдаты, не говоря уже о господах офицерах, поскольку в линейном войске гораздо больше послушания и порядка, нежели среди казацкой вольницы.
Ежели будут неприятельские разъезды или немирные эдисанцы, служащие турецкому султану, те разъезды, как и немирных эдисанцев, немедля побивать саблями и пиками, в крайности ружьем, буде случитца под рукой. Турецким разъездам и немирным эдисанцам в степь уйти не давать, поскольку в таком разе они могут принести весьма полезные известия в гарнизоны неприятельских замков. Коль те всадники запросят аману, то есть пожелают отдаться на вашу милость, таковой принимать, отобрав у них оружие или лошадей. Иных обид не чинить, жизни не лишать, более того – брать на войсковое довольствие, но крепко держать под караулом.
Ежели встретятся на пути в Хаджибей пешие казацкие или армейские деташементы[11], тех казаков и солдат брать на заводных лошадей, а при отсутствии оных – вторыми всадниками. В таком разе господам сотникам определять, какие лошади покрепче. Чем больше казаков и солдат придет под Хаджибей – тем успешнее будет повержена сия неприятельская крепость к стопам ее императорского величества государыни-матушки нашей.
За сим вашего высокоблагородия покорнейший слуга генерал-майор и кавалер Осип де-Рибас сын Михайлов.
Дано в лето 1789 сентября, 10 дня»
Внимательно выслушав ординацию, оглашенную ему зычным голосом полкового писаря, кошевой Захар Андреевич Чепига стал теребить длинный ус.
Завершив это достойное занятие, его высокородие приказал генеральскую ординацию зачитать в сотнях. Еще несколько поразмыслив, полковник велел передать казакам, что кто из них будет замечен в ослушании генеральской воли, того непременно сажать на цепь. Которые в ослушании будут упорствовать – бить палицами по мягкому месту, пока не предадутся покаянию.
Генерал-поручик Гудович с главными силами корпуса из-за артиллерии и обоза принужден был значительно замедлить движение. Колонны шли по бездорожью, преодолевая холмы и размывы. В колдобинах ломались колесные оси. На крутом спуске у одного орудийного передка сломалось дышло – солдаты не успели подложить под колеса башмаки. Оно бы небольшая беда, коли б передок не набежал на заднюю упряжку. Увечных лошадей орудийной прислуге пришлось пристрелить, а пушку далее тащить, почитай, на руках.
Де-Рибас с донским казаком Микешкой Гвоздевым ехали на серых в яблоках лошадях перед авангардом вслед за колонновожатым офицером и проводниками из здешних раскольников.
Микешка был замечен де-Рибасом под Очаковым и взят в ординарцы за храбрость и сметливость. Осип Михайлович не знал, конечно что именно по этой причине станичники считали Микешку ежели не самим дьяволом, то в крайности его побратимом. Где иного ждала верная гибель, Микешка выходил из воды сухим и, того гляди, с прибылью. С де-Рибасом Микешка был накоротке, величал Михайлычем. Но в начальственном присутствии он держался осторонь и снисходил до «вашего превосходительства».
У Куяльницкого лимана де-Рибаса нагнал конный связник и вручил ему вложенную в конверт с императорскими вензелями цидулу. По округлым буковкам Осип Михайлович признал почерк жены.
Настенька писала, что она, слава богу, здорова и весела, а после, что получила от супруга весточку, как муха ожила. Нынче-де ей остается быть в надежде, что и он в его ратном деле благополучен. Во все время отсутствия от него писем ее мучила нервическая колика. «В Петербурхе по-прежнему, государыня встает о шестом часу утра, пьет крепкий кофей и слушает депеши, по ним сказывает волю – кому что делать и в какой поспешности. Опосля имеет беседы с министрами и с другими важными с государстве персонами, при министрах дает аудиенции иноземным послам. У государыни неотлучно состоит камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина. Она неусыпно радеет о здоровье благодетельницы нашей, потому велит депеши из мест неблагополучных на моровые поветрия читать государыне токмо из соседних покоев, через стенку.
Кити Маклакова в знак особого благоволения государыней произведена в статс-дамы, несмотря что девица. Такого при дворе от роду не слыхано. Граф Мамонов, сказывают, без ума втрескался в княжну Щербатову – бессовестный и неблагодарный.
Еще велел тебе кланятца тятенька Иван Иванович. У него в воспитательном доме успехи отменные. При перевозе сиротских капиталов в дом князя Грузинского кассирский помощник Андрюшка Гренгаген выломал из перстня и уворовал три бриллианта, в чем чистосердечно признался, ссылаясь на свое легкомыслие. Тятенька за такое воровство велел гнать его со службы взашей.
Хотелось бы знать, когда турецкий двор после столь знатных викторий наших признает себя побежденным и запросит у государыни нашей мир, потому что от разлуки с тобою мое сердце едва не лопнет. От камер-фрейлинских занятий я имею великую радость, но что мне от того, коли рядом нет милого дружка? Дети, слава богу, здоровы. Денно и нощно молюсь о благополучии твоем. Пиши мне, радость очей моих, при всякой оказии. До смерти верная тебе Настасья».
Спешившись, Осип Михайлович велел Микешке отстегнуть от седла заветный кожаный подсумок, где было все необходимое для полевых писем: бумага, очинённые гусиные перья, чернила, мелко истолченный песок для пересыпки между листами.
«Душа моя, Настасенька! – буквы ложились на бумагу ровно, в словах он был весь. – Спешу сообщить, любовь и радость моей жизни, что я, благодарение Всевышнему, жив и цел. Нынче мы идем на турецкую крепость Хаджибей, и уже на половине пути. Того и гляди, пойдем в дело, а когда будет конец войне – один бог ведает. Но отец, наш небесный, милостив и сохранит меня для нашей любви и счастья. Навеки твой Хозе!»
Гвоздев был не из тех ординарцев, которые имели обыкновение стоять у стремени. Пока его превосходительство был занят письмами, он поставил треногу, подвесил котелок, высек кресалом искру, раздул огонь. К тому времени, когда Осип Михайлович склеил конверт, в котелке уже кипел селезень. Микешка намедни подстрелил его из карабина и густо пересыпал солью, чтоб не провонялся.
У треноги с казанком Микешка разделся до пояса. Весь он был в сплетении мышц. Пониже ребер – багровый след затянувшейся раны.
– Когда это? – спросил де-Рибас.
– В нынешнюю очаковскую зиму.
– Кинжалом?
– Так точно, твое превосходительство.
– Отбивал разведочный поиск турецкого гарнизона?
– Какой черт… – махнул Микешка рукой и криво улыбнулся. – Свой гад проткнул.
– Странно, голубчик. Подрались, что ли?
– Если бы, твое превосходительство. Обиды бы не было. Я и еще два казака из нашей станицы были в разъезде в направлении возможного появления немирных эдисанцев. Сам ведь знаешь, какой урон от них был в войсках. Отъехали быть может верст восемь от наших землянок, глядим – пароконные сани, в санях барин с головой в медвежьей шубе, кучер, как водится, в овчинном кожухе, за санями четыре всадника, должно быть, конвой: пики, мушкетоны. Они от нас за версту, а может, более приближаются к роще, а там уже ждут – эти самые эдисаны. Началась свалка. Мы на подмогу. Как-никак своих бьют. Эдисаны постромки обрубили, кучера насмерть, конвой от барина оттесняют, а его норовят живым взять. Я барина из шубы вытряхнул и к себе на круп коня. Эдисанов-то было поболее. Стали уходить. Лошадь у меня была наших донских кровей – крепкая, выносливая, но отощала заметно. Тяжела была зима очаковская, с фуражом скверно. Я отстреливаюсь, одного, двух, эдисанов срезал. Погоня, однако, продолжается. Видать им крепко велено было барина схватить и доставить куда указано. Конь наш стал заметно слабеть. До своих, правда, уже рукой подать. Тут-то он меня кинжальчиком под ребра, барин-то… С коня скинул и сам был таков. Что эдисаны? Хоть и нехристи, а добивать меня не стали. Эдисан тоже с понятием – мне на морозе все равно каюк. Стянули сапоги. Армяк, порты и прочее на мне закровянило. Ну, думаю, Микешка, настал смертный час. Но жизнь, твое превосходительство, такая штука, что расставаться с ней тяжело. Порвал я портянку, кое-как расстегнул армячок, затянул рану как мог и стал где идти, опираясь на сабельные ножны, где ползти, боль адова, но жить хочется. Долго ли, мало ли полз – пришел в себя в землянке. Заметили и подобрали меня черноморские казачки. И на ноги поставили. Один из них, что постарше, в лекарском деле был довольно смышлен. Рану мне он водкой отмывал. Все приговаривал: терпи, казак, атаманом будешь. И терпел, а куда денешься? Рана-то что… – затянулась, а вот с ногами маюсь, подморозил малость ноги-то. Барин? Что ему станется? Живехонек, должно быть… Коня жаль. Угнал барин коня. Это ведь хорошо, что ты мне дал аргамака. Казак без коня – не казак. Так-то, твое превосходительство. Ты с крестом – к тебе с мечом.
- Смерть святого Симона Кананита - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Знаменитые куртизанки древности. Аспазия. Клеопатра. Феодора - Анри Гуссе - Историческая проза
- Серебряный адмирал - Владимир Шигин - Историческая проза