— Это саке, наше ниппонское рисовое виски. Мне захотелось отбрьагодарить вас за добрые известия, Айвен-сан. Не побрезгуйте моим скромным угощением, — ответил владелец кафетерия кланяясь.
Обижать ниппонца мне не хотелось (а откажись я – он и впрямь мог смертельно оскорбиться), да и, положа руку на сердце, ничего дурного в том, чтобы пропустить рюмашечку после тяжелого дежурства я не видел. К тому же, в настоящий момент я не находился при исполнении своих обязанностей, так что и подношением, сиречь взяткой, это ниппонское виски тоже считать было никак нельзя.
— Благодарю вас, мистер Сабурами, — ответил я. — Полагаю, не будет никакого греха, если я выпью одну рюмку, чтобы снять усталость.
— Вы оказываете мне верьикую честь, Айвен-сан, — поклонился хлебосольный хозяин, присел напротив меня, и налил в чашечку прозрачной жидкости из кувшина.
Меня, честно говоря, эта ниппонская церемонность, когда к тебе постоянно обращаются словно к важному барину, несколько смущает, тем более что мистер Сабурами и постарше меня, но объяснять ему, что не стоит так себя вести имеет примерно такой же смысл, как убеждать кошку не охотится на воробьев. Не поймет. В крови у него это.
Я в виски не разбираюсь, поскольку и не пью его почти никогда, так что судить о достоинствах его ниппонской разновидности не возьмусь: по мне, так обжигает пищевод и шибает в нос сивухой как и любой другой. Но для аппетита, надо заметить, это очень даже неплохо, хотя я на него и так, обыкновенно, не жалуюсь.
— А скажите, Айвен-сан, — ниппонец налил мне в чашечку еще саке, чему я возразить никак не мог – рот был забит едой, — что же не так бырьо с моими пирожными, которые я послал иэмото Рьукреции?
— С пирожными было все хорошо, — ответил я, после того, как прожевал и проглотил пищу. — Но ими воспользовался злоумышленник, подложил в них наркотик, через что несколько достойных леди и один репортер впали в беспамятство.
— Ай-я-яй, как нехорошо, как неприятно, — покачал головой почтенный содержатель кафетерия. — Хейхотиро, подойди-ка к нам.
Мальчик немедленно отставил швабру к стене, и поспешил приблизиться.
— Скажи, сын, — обратился к нему мистер Сабурами, — точно ли ты отдавал те пирожные Епифании-тян, а не кому-то еще?
— Да, отец, точно, — мальчик стоял чуть поклонившись, не поднимая глаз. — Я отдал ей посылку из рук в руки. Разве что уже она потом отдала ее той второй, невысокой, монахине, лица которой я не видал, но это мне уже неизвестно.
— И они ничего при тебе не крьарьи в пирожные, — строго спросил его отец.
— Нет, я уже говорил это вчера. Я отдал посылку и ушел сразу же после этого.
— Хорошо, иди.
— Мистер Сабурами, а почему вы говорили с сыном на ирландском, а не на ниппонском? — удивился я.
— Как можно, Айвен-сан? Это бырьо бы вопиющее неуважение к вам!
Ну что же, ему виднее, конечно. Хотя, может, думал – буду подозревать, что они о чем-то сговариваются.
Так или иначе, но я доел свой завтрак, позволил мистеру Сабурами уговорить себя выпить еще чашечку ниппонского виски, тепло с ним попрощался и отправился домой, где сразу же уснул без задних ног.
Снилась мне склонившаяся над столиком в чайном домике монахиня, разделяющая пирожные пополам, и вакидзасей намазывающая на нижние бисквиты коричневую массу, как масло на бутерброд. На груди у нее, отчего-то, вместо креста, висела тихо позванивающая "музыка ветра", вимпл и корнетт были не белоснежными, а кроваво-красными, лицо же и вовсе скрывала черная повязка, наподобие тех платков, что кавалеристы натягивают на лицо, защищая дыхание от пыли.
Вот ведь, до чего уработался.
Несмотря на довольно сумбурные и неприятные сновидения, проспал я до двух часов дня, и продолжил бы это занятие и дальше, если бы не настойчивый стук в дверь. Недоумевая, кому и что от меня могло понадобиться (ведь все соседи знали, что я вернулся после суточного дежурства, и сегодня у меня отсыпной день), я поднялся с постели, чтобы поинтересоваться, кого же это по мою душу принесло.
За порогом обнаружился мальчик лет двенадцати, облаченный в форму почтмейстера.
— Мистер Айвен Вильк? — важно поинтересовался он, глядя на меня, и, дождавшись утвердительного ответа протянул мне сложенный лист коричневой бумаги. — Вам телеграмма, распишитесь в получении.
Поставив свой автограф и вручив посыльному полпенни на чай, я вернулся в свою комнату, чтобы ознакомится с содержимым послания. Телеграфировал мне, как оказалось, доктор Уоткинс, с просьбой как можно скорее навестить его у него дома, на улице Архитектора Бейкера.
Послание это меня изрядно озадачило – определенно не могу понять, зачем бы это я ему понадобился. Так, теряясь в догадках, я немедленно собрался, сел в кэб, и уже спустя полчаса был у дома 221б.
Дверь открыла миссис Кристи, которая проводила меня в знакомый уже мне, заставленный стеллажами с книгами кабинет, угостила чашечкой чая, и удалилась. Минуту спустя в кабинет вошел и мистер Уоткинс.
— Здравствуйте, сэр, — я поднялся из кресла, приветствуя хозяина.
— Добрый день, констебль, — кивнул мне доктор. — Понимаю, вы удивлены моей просьбой о визите, к тому же я, верно, вытащил вас из постели. Вы ведь отдыхали после дежурства, верно?
— Ничего страшного, мистер Уоткинс, — поспешил успокоить его я. — К трем я все равно обыкновенно встаю, иначе не смогу уснуть ночью, так что недоспал я буквально самую малость. Наверстаю вечером, сэр.
— Если примете мое предложение, то сильно в этом сомневаюсь.
— Прошу прощения? — не понял его слов я.
— Не буду ходить вокруг да около, констебль. Вы показались мне человеком весьма решительным и сообразительным, к тому же вы очень сильны физически, и по этим причинам я решил просить вас составить мне компанию в одном предприятии, — решительным тоном произнес доктор. — По своим каналам мне стало известно, что сегодня в Дубровлин, утренним поездом, прибыл некий мистер Джон Доу, крупный криминальный специалист в области несгораемых шкафов. С учетом того, что за его голову негласно объявлено довольно солидное вознаграждение сразу в нескольких дубровлинских бандах, вернуться в столицу его могло заставить лишь обещание очень и очень солидного вознаграждения, и у меня нет ни малейших сомнений в том, что вознаграждение это ему назначено за вскрытие тайника матери Лукреции.
— Но, позвольте, сэр, — удивился я. — Ни один, даже самый умелый взломщик не вскроет дверь, которая в принципе не открывается снаружи, а Обитель и Институт на ночь запираются на засов – мне сестра Епифания об этом как-то говорила. Как же он доберется до кабинета настоятельницы?
— Ах, мистер Вильк, мистер Вильк, — покачал головой доктор Уоткинс. — Ну неужто вы еще не поняли, что у злоумышленников есть свой человек внутри? Ведь все на это указывает. Двери, безусловно будут отперты, и он войдет внутрь совершенно невозбранно. Я решил устроить засаду на негодяя и арестовать его, но, поскольку он может оказаться и не один, я прошу вас составить мне компанию в этом предприятии.
— Сэр… Но имею ли я право на такие действия без разрешения начальства?
— Вам не о чем беспокоиться, констебль, — начал было говорить доктор, но в это время дверь отворилась, и миссис Кристи доложила:
— К вам мистер Ланиган, сэр.
Вслед за этим в кабинет стремительным шагом проследовал и сам инспектор.
— А, Вильк, вы уже здесь? Превосходно, — произнес он.
Глава VI
В которой констеблю Вильку выпадает шанс продемонстрировать свои навыки уличного бокса и игры в "городки", а также доказать истинную, а не мнимую чудотворность старинной иконы, после чего инспектору Ланигану остается лишь надеть наручники на не раскаявшихся грешников.
Сидеть в засаде в платяном шкафу, это не самое приятное занятие из тех, что только можно себе вообразить. Нет, если бы одному – то это, наверное, было бы еще ничего, а вот когда в нем находятся разом три джентльмена, присесть даже и на корточки никак не получается. Стоять же, почти неподвижно, несколько часов подряд – это несколько утомительно.
В кабинет матери Лукреции мы проследовали уже к вечеру. Инспектор Ланиган и доктор Уоткинс здраво рассудили, что по дневному времени проникнуть в обитель хотя и гораздо легче, но слишком велики шансы на то, что кто-то заметит злоумышленников и поднимет шум, а потому взлом несгораемого шкафа, наверняка, будет происходить в ночное время.
Тайно проникнув через садовую калитку, у которой нас уже ожидала сестра Амброзия, мы, следом за ней, тихонько, покуда большая часть монахинь была на вечерне, прокрались к кабинету матери Лукреции. Инспектор Ланиган осмотрел дверь, на которой еще виднелись остатки сургучных печатей, и довольно хмыкнул.
— Комната не вскрывалась. Все мои метки на месте.