В момент сочинения рассказа у автора был соблазн сделать героиню беременной, и тогда ее усилия приобретали бы больший смысл. Но литература такая вещь: в ней иногда наибольший смысл имеет бессмыслица. Наличие ребенка придавало бы усилиям героини видимость меркантильного интереса, а автор хотел обойтись без него и потому от идеи беременности отказался. Еще возникал вопрос: а какая же у Ивана фамилия? Казалось бы, большое ли дело, придумать герою фамилию, и, в крайнем случае, почему бы его не назвать любой фамилией, взятой из телефонного справочника или из некролога в «Вечерней Москве"? Автор, конечно, мог бы так поступить, но не мог. Потому что фамилию можно придумать любую любому живому бесфамильному человеку, а книжному герою точно не подберешь, так и сам герой не получится. Вот почему автор мучился и за себя и за Нюру, она тоже ничего подходящего вообразить не смогла и оставила Ивана просто Иваном.
Иногда Нюра являлась в Долгов слишком рано и в ожидании прибытия почтового поезда прочитывала вчерашние газеты со сводками Информбюро, регулярно сообщавшими, что советские войска, исполняя стратегические планы Верховного командования, отступили на заранее намеченные позиции. В сводках война изображалась скупо и сухо, но зато репортажи с фронта были полны красочными описаниями подвигов отдельных людей. Больше всего Нюру интересовали подвиги летчиков из Энской части. В газетах часто упоминалась Энская часть, все герои служили именно в ней, и Нюра думала, что действительно есть такая особая и единственная в своем роде часть, которая называется Энская. Летчики Энской части сбивали помногу самолетов противника, бомбили железнодорожные узлы, мосты, составы, уничтожали колонны танков с бреющего полета, шли на таран, выскакивали из горящих машин с парашютом, садились на партизанские аэродромы в тылу немецких войск, подбирали товарищей, сбитых над вражеской территорией, и взлетали с ними на глазах у изумленных врагов. Вот почему и Ивану местом службы была выбран а Энская часть.
Глубокой осенью район был захвачен немцами, к Новому году снова отбит, но за это время захватчики успели пограбить местное население, и без того почти нищее.
В Красном у людей по разнарядке было изъято десять коров, в число изымаемых попала Нюрина Красавка. Несмотря на то, что Нюра была одинокая женщина. Относясь к каждому своему животному, как к близкому человеку, Нюра кидалась к Красавке, пыталась вытащить ее из угоняемого стада. Немецкий солдат из команды, сопровождавшей стадо, сначала пытался оттолкнуть ее руками. Потом пнул ногою в живот, потом ударил ее прикладом по правому плечу и сломал ключицу. Ключица впоследствии сама по себе срослась, но не совсем ровно, правое плечо у Нюры было всегда выше левого, так носят люди больное ухо. В ту же зиму от какой-то чумы передохли у нее куры, и из всей живности остался только кабан Борька, к которому она привязалась настолько, что о превращении его в мясо ей нельзя было даже и намекнуть.
После ухода немцев приступила Нюра к прежней своей работе сельского почтальона. Плелась в Долгов и обратно. Разносила письма по избам. Кажется, в деревне не было никого, кроме нее, кому б хоть кто-нибудь не писал.
Получала письма даже баба Дуня от какой-то своей дальней родственницы с Урала. Одной Нюре не было ничего.
Как-то еще с давних времен осталась у нее целая стопка, штук, может быть, даже сто, ученических тетрадей в косую линейку и лежали они без дела в старом кованом сундуке. Нюра достала одну из них, положила перед собой, обмакнула ручку в чернила и вот: «Привет из Энской части! Здравствуйте, Нюра! Добрый день или вечер. С фронтовым армейским приветом к вам ваш Иван».
Она вспомнила чьи-то чужие письма и газетные очерки о подвигах разных героических летчиков и, вкладывая в письмо собственные переживания, быстро заскользила пером по бумаге. И получилось у нее письмо, ну прямо как статья в газете, но только получше, потому что искренней и душевней.
Текст, сочиненный Нюрой, ей самой понравился, она вырвала его из тетради, сложила треугольником, написала свой собственный адрес, а потом на почте стукнула по треугольнику штемпелем. Вернувшись домой, письмо перечитала и, перечитывая, поплакала. Она и не думала кому-то это письмо показывать. Она для себя это написала, для печальной утехи в безысходном своем одиночестве. Но зашла к Нинке Курзовой, принесла ей от Николая два новых письма и оба опять в стихах.
Нинка за прошедшее время родила мальчика Никодима, теперь сидела с ним, вывалив грудь, и, пока он питался, причмокивая, она одной рукой придерживала его, а другой стирала в деревянной шайке пеленки.
Имея обе руки занятые, она попросила открыть письмо, увидела опять строчки столбиком, матюкнулась в сердцах и сказала Нюре, чтоб та бросила письмо на лавку в угол, где вся предыдущая корреспонденция лежала частично нераспечатанная.
– Почто бросать? – спросила Нюра. – Это ж от мужа.
– А ну его! – сказала Нинка сердито. – Ну что он пишет? Для чего? Я ему отписала, что дите родилось, что Никодимом назвали, в честь евонного же папаши, а он опять стишки про старуху-мать пишет, которой нету.
Нюре, конечно, какое дело, а все же сказала:
– Знаешь, Нинок, он же тебе не откуда, а с войны пишет. Вот и хочет талант свой показать, покуда жив. А там мало ли чего случится.
– Ежли б чего случилось, – рассудила Нинка, – то другой бы рукой было написано. А это подчерк евонный. Да я-то что. Я-то не против. Но все-таки вот же ж сын. Ну напиши ж ты хоть такой вопрос: как, мол, там сынок мой кровный, как поживает? А уж после этого пиши, хоть как Пушкин и Лермонтов. Так нет же.
Ребенок заснул и отвалился от груди. Нинка перенесла его и уложила в колыску. Пока укладывала, Никодим проснулся и закричал младенческим басом. Нинка стала качать колыску.
– Ладно, – сказала Нюра. – Пожалуй, пойду. – Взялась уже за ручку двери, остановилась. – Слышь, Нинка, – посмотрела на подругу нерешительно и с улыбкой. – А мой-то тоже прислал письмо.
– И чего пишет? – спросила Нинка механически, продолжая качать ребенка. И вдруг спохватилась: – Чего?
– Письмо пришло от Ивана, – сказала Нюра, глядя немного в сторону.
– Когда? – спросила Нинка недоверчиво.
– Вчерась, – сказала Нюра. – Вот. – Она вынула письмо из сумки и показала издалека.
Нинка смотрела на Нюру с открытым ртом. Никодим опять заверещал в люльке. Нинка стала трясти его зверски.
– Чего ж ты молчала? – домогалась Нинка.
– А чего говорить? Ну прислал и прислал, дело обыкновенное.
– Хо-хо, – сказала Нинка, – ничего себе обыкновенное. Столько время молчал, а тут нако-ся! Чего так далеко держишь? Ну-ка покажь.