25 октября 1512 года свершилось то, о чем мечтал Штаупитц: Лютер начал читать богословские лекции. Преподавателем теологии он пребудет отныне почти до смерти, не оставляя этого занятия даже в самые бурные годы.
Университетские чтения поначалу не давались Мартину. Молодой доктор еще не вполне понимал различие между проповедником и лектором. Он записывал в келье то, что собирался произнести с кафедры, а затем декламировал готовый текст, не позволяя себе никаких импровизаций. Ночами Мартина мучило кошмарное сновидение: он стоит перед людским собранием, а слов у него нет, и люди показывают на него пальцем и смеются.
Однако уже к зиме 1513 года понимание лекторских обязанностей в корне меняется. Лютер осознает, что для студента важен не готовый результат, а само изыскание. Этот поворот в характере общения с аудиторией предшествовал внутреннему нравственно-религиозному перевороту и подготовлял его.
Мартин сознательно разделяет теперь дело проповедника и дело лектора. Выступая перед прихожанами в церкви св. Марии, он старается быть серьезным и сердечным, говорить от полноты пережитого — просто, ясно и естественно. «Нужно проповедовать так, — отчеканивает он, — как мать кормит дитя». С виттенбергской университетской кафедры Лютер, напротив, говорит как человек, который еще только испытывает и ищет. Его лекции сложны и аналитичны, он позволяет себе предположения, допущения и даже сомнения. Следуя примеру Штаупитца, он отваживается шутить и открывает в себе дар юмора, подавленный монастырем. Еженедельно Лютер читал две-три лекции и вел один семинар. Примерно 170 раз в год он выступал с проповедями. Кроме того, он стал субприором своего монастыря и по часу в день репетировал с послушниками, готовившимися поступать в университет. В мае 1515 года его назначили дистрикт-викарием, который должен был наблюдать за одиннадцатью августинскими обителями, разбросанными по Тюрингии и району Мейсена.
Осенью 1516 года Лютер жаловался своему приятелю Лангу, недавно возвратившемуся в Эрфурт после такой же, как у Мартина, провинциальной ссылки: «Мне необходимы два секретаря, так как в течение целого дня я не занимаюсь почти ничем, кроме писания писем. Иной раз я, право, уже не знаю, не повторяюсь ли я. Кроме того, я проповедник общины и трапезный проповедник (лицо, читающее наставления монахам во время еды. — Э. С.); каждый день я служу в приходской церкви, я регент для студентов и еще дистрикт-викарий, а стало быть, одиннадцать раз приор. Я отвечаю за доставку рыбы в Лейскау в постные дни; я поверенный в отношениях с Герцбергской церковью; я коллектор псалтыря (методист по псалмам и литургии. — Э. С.); а в университете лектор о Павле. Для исполнения благочестивых монашеских служб у меня теперь мало времени…»
Письмо Лютера больно бьет по легенде о затворнически-келейном характере «башенного откровения». В 1512–1515 годах у Мартина, как никогда, много внешних обязанностей, и по крайней мере две из них — проповедническая и лекторская — не только не мешают, но и содействуют внутреннему перевороту. Работа в аудитории подготовляет Turmerlebnis, а затем сама оплодотворяется им. Пожалуй, ничто другое не свидетельствует об этом так наглядно, как собственное поведение Лютера. Человек, который в отрочестве казался косноязычным, в студенчестве рассудочным, в монашеской молодости застенчивым, делается одним из лучших в Германии, ренессансно-ярким религиозным оратором. Его выступления поражают убежденностью и духом внутренней независимости, которая как бы по контрасту особенно ощущается именно тогда, когда он говорит о рабской преданности богу. Он с одинаковой уверенностью владеет методами воздействия «на разум и сердце». С ученой аудиторией Лютер говорит на грубоватой, энергичной латыни, а обращаясь к простым прихожанам, он, как свидетельствовал один из его слушателей, умеет «онемечивать каждое латинское слово».
Меняется и внешний облик Мартина. Он держится мужественно, говорит неторопливо и внятно. Тело распрямилось, и взгляд сделался открытым. Судя по разнообразным впечатлениям, которые вызывали его глаза, они обрели какую-то колдовскую силу. Они могли делаться то большими и выразительными, то маленькими и зоркими, то бездонно глубокими и искрящимися, как звезды.
Лютер завоевывает признание у своих прихожан, университетских коллег и княжеских придворных. Живой интерес к его выступлениям проявляет недавний, участник Муцианова кружка, придворный проповедник Георг Спалатин (Буркхардт). Уже в конце 1513 года он называет доктора Мартинуса «исключительным человеком и ученым, чьи суждения нельзя не ценить». В марте 1514 года он выражает желание стать для Лютера «вполне своим», а в мае 1515-го уже считает себя таковым и чтит виттенбергского проповедника как оракула.
В годы «римского процесса» Спалатин станет главным посредником между Лютером и поддерживающим его курфюрстом Фридрихом. Кроме того, он будет правой рукой курфюрста в университетских делах. Лютер получит возможность через саксонский княжеский двор направлять реформу университета в желательном для себя духе.
Каким будет этот дух, уже достаточно ясно видно из лютеровских выступлений 1515–1516 годов. Будущий реформатор ополчится против засилья Аристотеля (то есть томистской схоластики), сочтет необходимым ознакомление с Писанием по первоисточнику, а потому потребует учреждения на низшем и теологическом факультетах кафедры греческого и древнееврейского языков.
Это вполне соответствовало образовательной программе немецких гуманистов, и не приходится удивляться, что уже в 1516 году завязываются связи между ними и людьми, окружающими виттенбергского проповедника. Сближению с гуманистическими кругами способствует и позиция, занятая Лютером в связи с «делом Рейхлина».
В 1508 году кёльнские доминиканцы объявили, что главной причиной морального упадка католического духовенства, который всем уже бросался в глаза, следует считать тайное чтение Талмуда и других еврейских церковных книг, переполненных «неблагочестием всякого рода». Они потребовали от светской власти принять меры к разысканию и конфискации этих «источников заразы». Комический момент состоял в том, что застрельщиком всей кампании оказался некий Пфеффернкорн, кёльнский богослов, недавно выкрестившийся из иудаистов. В своем рвении он заходил так далеко, что рекомендовал заново просмотреть всю Библию (особенно Книги пророков) и очистить ее от веяний Торы и Талмуда.
Смущенные светские власти обратились за консультацией к Иоганну Рейхлину, профессору Гейдельбергского, Ингольштадтского и Тюбингенского университетов, крупнейшему в Германии специалисту по древним языкам.
Рейхлин, как и большинство немецких гуманистов, не ставил своей целью критику догматических устоев папской церкви. В своих выступлениях он высказывался лишь против «новейших ложных прибавлений к учению святых отцов» и до 1509 года не обнаруживал темперамента полемиста. Однако в вопросе о конфискации еврейских священных книг он повел себя круто и резко. Доминиканская жалоба была квалифицирована им как плод мнительности и глубокого невежества.
Кёльнские богословы не дали себе труда по существу отвечать Рейхлину. Они заговорили о неправомерности светского ученого вмешательства и о неблагонадежности самого Рейхлина, обусловленной его «многознанием и многоязычьем». Конгрегация кёльнских доминиканцев ходатайствовала об открытии инквизиционного процесса. В центре все более жаркой дискуссии оказался вопрос о свободе исследования и о праве мирянина на самостоятельное религиозное суждение.
Едва этот вопрос обозначился, немецкое общественное мнение с единодушием и энергией, испугавшим папских наблюдателей в Германии, встало на сторону Рейхлина. Гуманисты повели решительную атаку. В конце 1515 года вышла в свет первая часть «Писем темных людей», анонимного антиклерикального памфлета, авторы которого долгое время оставались неразгаданными. Сегодня можно считать установленным, что это были участники эрфуртского кружка Крот Рубеан, Ульрих фон Гуттен и Герман фон Буш.
Письма «темных людей» адресованы предводителю кёльнских теологов Ортуину Грациусу и подписаны именами вымышленных священников и монахов. Больше всего в них достается монахам-доминиканцам, но задетыми оказываются и папская курия, и немецкие высшие сословия.
Памфлет был составлен так умело, что кёльнские богословы поначалу приняли его за сборник подлинных писем своих последователей. Лишь позднее они поняли, что книга вышла из-под пера их противников. «Письма темных людей» пользовались успехом не только в Германии, но и за ее пределами. В 1517 году они были запрещены папской цензурой.
Молодой Лютер соглашался с гуманистами в главном — в отстаивании права Рейхлина-ученого на участие в споре, касающемся содержания священных книг. Он считал доводы Рейхлина аргументированными и бесповоротно встал на его сторону в одном из университетских семинаров.