Жоли взялась за протянутую ей руку, и ее бледные щеки вспыхнули от лестного предложения потанцевать с наследным принцем. Ричард взял ее за руку, зная, что король не спускает с него негодующего взора. Придворные тут же расступились, освобождая место для принца, и он плавно заскользил вокруг восхищенной дочери не очень знатного лорда. Он обнял ее, несмотря на то что музыка предполагала более сдержанные фигуры танца. Остальные пары после минутного колебания присоединились к ним. Лучше следовать примеру королей, даже если принц решил нарушить традиции. Трубадуры быстро перестроились, изменив темп наигрыша своих крумгорнов, шалмеев[32] и тимпанов[33], приноравливаясь к более естественным и быстрым шагам, которые захватили теперь всех танцующих.
Ричард прижимал к себе Жоли, шептал ей на ушко учтивые благоглупости и фальшивые заверения, как водится у царственных особ. Он чувствовал, как девушка вся трепещет от возбуждения, и знал: стоит ему пожелать — и она окажется в его объятиях еще до рассвета. По правде говоря, Ричарда эта девушка не интересовала, но если он все же решит развлечься с ней, придется держать ответ перед отцом за последующий скандал. Однако Ричард не сомневался, что Генрих вздохнет с облегчением, узнав, что тайное свидание у сына было, по крайней мере, с женщиной. Ричард чувствовал, что все взгляды прикованы к нему, и приказал себе не обращать на них внимания. По опыту он знал: единственный способ сохранить рассудок при дворе — жить настоящим. А там хоть трава не расти! Вероятно, его последующие действия были бы продиктованы именно этим девизом, но тут в королевскую залу ворвался герольд от Папы Римского. Он принес вести, которые круто и навсегда изменят жизнь их всех, как, впрочем, и сам ход истории.
Глава 7
ПОСЛАННИК РИМА
— Этот мальчишка хочет моей смерти, — испугался король Генрих, — и гибели моего королевства.
Стареющий монарх с возрастающим раздражением наблюдал, как Ричард весь вечер танцует с Жоли. Король знал отца девушки, до зубовного скрежета послушного человечишку, и Генриху абсолютно не хотелось приносить извинения от имени своего взбалмошного сына людям, стоявшим настолько ниже его самого. Родители непременно станут жаловаться и стенать, когда узнают, что их дочь потеряла невинность в объятиях похотливого юнца (хотя сам король не сомневался, что Жоли уже давным-давно распрощалась с невинностью). Неизбежно последуют требования искупить позор, запятнавший честь их семьи. С другой стороны, лучше уж так, чем болтовня злых, завистливых языков о тайном пристрастии Ричарда к юношам. И для владений Плантагенетов будет лучше, если его сын разорит казну из-за романтических глупостей, нежели из-за его вздорной мечты о завоеваниях.
По мере того как отпущенных самому Генриху часов жизни оставалось все меньше, самолюбование Ричарда становилось для него все несноснее. Король ясно видел непомерное честолюбие сына и его преувеличенные представления о своем жребии. Рыжеволосый юноша после немногих побед на поле брани окрестил себя «Львиным Сердцем», и это прозвище быстро распространилось по королевству, равно как и байки о его храбрости и хитроумии. Генриху нехотя пришлось признать, что такая репутация имела под собой основания — воинская доблесть юнца была недалека от гениальности. Но, по правде говоря, король опасался, что воинское искусство Ричарда когда-нибудь заставит его народ слагать не героические баллады, а песни скорби. Генрих знал, что его красавец сын имеет огромное влияние на простолюдинов: его огненные кудри и царственная осанка смутно напоминали языческого бога Аполлона. Но если парень когда-нибудь взойдет на английский престол, ему придется расстаться с честолюбивыми мечтами, не то он — в погоне за призраком славы — ввергнет королевство в необдуманные авантюры.
Монарх с плохо скрываемым презрением осмотрел знать, собравшуюся на празднество. Лизоблюды и интриганы, все без исключения. Они суетливо, учтиво кланяясь и улыбаясь, расступились перед Ричардом, когда тот вышел танцевать, а ведь каждый лелеял надежду в один прекрасный день перегрызть горло принцам из Анжуйского дома и прибрать к рукам их трон.
— Отец, можно задать тебе вопрос? — Голос Иоанны в одно мгновение вывел Генриха из мрачных раздумий.
— Спрашивай, дитя мое, у меня нет тайн от тебя. — Как он любил свою малышку, воплощение совершенства и благородства! И не мог поверить, что Иоанна родилась от его союза с мстительной, ненавистной, постылой женщиной.
— Почему ты так суров с ним? — Простой вопрос, но раньше она никогда его не задавала, несмотря на многие годы ожесточенного конфликта между отцом и сыном, где ей нередко приходилось выступать миротворцем. По необъяснимой причине его дорогая Иоанна приняла сторону Ричарда и неизменно вставала на защиту брата. Генрих вспомнил, как в детстве дочь плакала, когда Джон с Ричардом поехали охотиться на волка, который наводил страх на уэльские деревни. После того как юноши вернулись, гордо волоча на аркане серую тушу чудовища, она рыдала над убитым хищником, как над любимым домашним зверьком.
Сердце Иоанны было открыто всем, и в этом заключались ее сила и самый ужасный недостаток. Девушка была готова видеть во всех только хорошее, даже когда там не на что было и смотреть, именно поэтому она оказалась в объятиях Эдмунда — пьяницы и блудника, пообещавшего ради нее отказаться от дурных привычек. Генрих знал, что мужчины, которым невтерпеж, частенько раздают подобные клятвы. Королю ничего не оставалось, как воспротивиться их отношениям. Разумеется, давняя вражда с отцом Эдмунда лишь способствовала королевскому решению. Раньше он ни в чем не отказывал Иоанне, и отношения отца с дочерью омрачились, так никогда и не став прежними. Эдмунд заявил, что сердце его разбито, и вскоре покинул родительский дом, чтобы залечить так называемые душевные раны. Генрих нисколько не сомневался, что вскоре до Иоанны дойдут слухи о его многочисленных любовных похождениях с мелкопоместными дворянками из французской глубинки, однако болвана убили в пьяной драке где-то под Ниццей. Поэтому Эдмунд останется в памяти Иоанны единственной настоящей любовью, а отец — злодеем, навеки разлучившим влюбленных.
Сердце разрывалось на части, когда король был вынужден вмешаться в помолвку дочери, но он обязан ставить государственные интересы выше прихотей собственных детей, несмотря на всю свою отцовскую любовь. По крайней мере, так он считал большую часть своей жизни. Когда в последние месяцы над ним нависла тень смерти, король позволил себе признаться, что нередко путал государственные интересы с собственной гордостью. Да, он раскаивается, но бремя королевского сана не позволяет признаться в этом остальным. Церковь знает, насколько легче становится человеку после исповеди, однако таким людям, как он, этот путь заказан. Единственное, что оставалось, — это позволить жгучему осознанию собственных ошибок и неудач разъедать потаенные уголки его души. Подобно могильным червям, которым очень скоро достанется его тело.