старые, называют друг друга только по имени. И ничего, обходятся. Так о чем же тут спорить? Ну и, во-вторых, мне хотелось, и это совершенно естественно, продолжить свой рассказ, раз уже его начал. И я прежде всего рассказал о том, как военная судьба свела нас с этим самым Владимиром-Вовчиком в степной деревне возле крымского города Джанкой. Нашей части крепко досталось в боях на Днепре, и ее отвели в крымские степи, чтобы пополнить и привести в порядок. Летчик мой тоже сражался на Днепре, и там над рекой, над одной из переправ, его подбили. В дни, когда мы встретились с ним, — а я попал на постой в хату, в которой еще за неделю до этого поселился Вовчик, — он обслуживал на «кукурузнике» штаб нашей стрелковой дивизии. Работа эта была извозчичья и почтальонская — на «кукурузнике» возили штабных офицеров в части, срочные пакеты «наверх» и «вниз», доставлялись газеты и письма. Вовчик этой работой как будто не тяготился, поскольку был уверен, что в самое ближайшее время получит взамен подбитой новую боевую машину; у него были уже две победы: «мессер» и «юнкерс» — и он знает, как и куда их бить, проклятых стервятников, так неужели ему не дадут возможность продолжить счет! Дадут. Обязательно дадут. А пока — не бездельничать и не унывать. И Вовчик летал на «кукурузнике» и не унывал: «ничего, скоро снова буду драться», но мы жили с ним вместе, в одной боковушке, и я видел, что временами он томится, ну просто места себе не находит. А особенно в пустые, ничем не занятые вечера.
В один такой вечер я наблюдал, отдыхая на койке, как шагает он из угла в угол, и вдруг подумал вслух: «В картишки что ли сыграть». «А у тебя карты есть?» — заинтересовался летчик. «У хозяйки есть. Я видел — она часто гадает то на мужа, то на сыновей, то еще на какого-то трефового короля». «На эти не рассчитывай, — сказал Вовчик. — Гадальными картами женщины играть не позволяют». «А я все-таки попрошу, может, позволит».
У меня этого таланта нет: уговаривать. Но очень уж мне хотелось как-то расшевелить затосковавшего без боевого дела истребителя, да и самому мне хотелось развлечься, чего уж там, — и я (о, господи, почему ты не закрепил за мной навсегда эту удачу) уговорил-таки хозяйку. «Руки только хорошо отмойте, — вздыхая попросила она. — Замусоленные карты и соврать могут».
«Дурачка» Вовчик сразу отверг. «Глупая игра». Он сказал, что знает несколько по-настоящему сложных и умных игр, и одной из них, «66», «самой простой для начала», тут же обучил меня. На свою голову обучил. Новичкам, как правило, везет, и я с ходу накрыл Вовчика тремя «шубами». Ему это, конечно, не понравилось, и он сказал: «Когда не на интерес играешь, всегда проиграешь. Давай на что-нибудь сыграем». — «А на что?» «Ну давай, кто сейчас проиграет, тот в столовую за ужином сбегает». «Какой же это проигрыш? — удивился я. — В столовой всегда люди, там всегда интересно, даже весело». «А ведь верно, это больше похоже на выигрыш». «То-то же!» «Тогда я не знаю, на что играть». «А я знаю: утречком, когда полетишь с пакетом, возьмешь меня с собой». «И не подумаю, — сказал летчик. — Меня начштаба предупредил: никаких пассажиров». «Боишься?» «Боюсь. Пока я боевую машину не получу, мне всего бояться нужно». «Ну, раз нужно…», — сказал я и встал из-за стола. «Погоди. Почему и на этот раз ты должен выиграть?» «А я не говорю». «Не говоришь, а делаешь вид… Вот возьму и выиграю, я же лучше тебя играю». «Конечно, лучше. Я только научился, а ты…» «Ну так сдавай».
Я не заставил себя упрашивать и сдал карты. Старт у Вовчика был хороший, и он быстро опередил меня на одно очко. Я уже было смирился с поражением, потому что карта мне на этот раз шла плохая, а в тот момент, кргда все решалось, я имел на руках такую мелочишку, что оставалось только сказать «сдаюсь». Но я не сдался, я не скис, а наоборот, сделал вид, что вполне доволен своей наличностью. И Вовчик клюнул на это. «Трус в карты не играет», — сказал Вовчик и «закрыл» колоду. Раза три он, шевеля губами, пересчитывал взятки, все еще не веря в недобор. А я возликовал: три штрафных очка решили дело — я полечу, в этом я не сомневался: такие люди, как Вовчик, всегда за все расплачиваются сполна.
Не знаю, как это было устроено Вовчиком, пришлось, видимо, бедняге попотеть изрядно, но утром поступило из штаба распоряжение лететь мне на нашем «кукурузнике» в Симферополь, и не пассажиром, понятно, а в качестве «сопровождающего».
В рассказе об этом, который был «выдан» Юре, разумеется, описанные выше подробности карточного сражения я опустил — зачем они, если человеку и думать о картах противно. Зато о том, как мы оторвались от земли и полетели, я попытался рассказать Юре красочно и ничего не упуская. Даже излишне красочно, мне тогда нравилось так говорить и писать обо всем необычном. И Юрию мой рассказ явно понравился: глаза у него заблестели точно так, как при виде моего парабеллума.
— Высоко поднялись? — спросил Юра.
— Высоко. Технарь на поляне сразу вот в такого превратился, — сказал я, показывая мизинец.
— А ты до этого летал?
— Нет, вот только с Вовчиком.
— А я пока вообще не летал.
— Еще полетаешь, — обещал я.
— Полетаю, конечно, — сказал Юра. — После войны, я думаю, все летать будут. Даже старики и младенцы. Вот увидишь, в поездах никто ездить не станет, поезда только товарные останутся.
— Бог его знает.
— Бог здесь ни при чем, — возразил Юра. — Ты сам сообрази, сколько за войну самолетов понастроят. А куда их потом девать? Ну и начнут гонять их вместо поездов и даже вместо трамваев в больших городах, вот увидишь.
— Доживем — увидим, — сказал я без особого энтузиазма, впрочем. И не потому, что как-то усомнился в Юрином воздушно-транспортном проекте — какие тут могут быть сомнения? Конечно, после войны все у нас будут запросто летать, — а потому, что уже не мог относиться к будущему так, как Юра Топорков. Это не значит, разумеется, что мы на фронте вовсе не думали, не мечтали о мирном послевоенном будущем. И думали, и мечтали, и дрались за него. Но ведь часто бывало и так, что мечталось, если только можно обозначить это таким словом, только о том, чтобы «дотянуть до вечера», «продержаться бы еще час, всего лишь один час».