Читать интересную книгу Здесь вам не Сакраменто - Анна и Сергей Литвиновы

Свадьба катит в глаза. Для гулянья заказывают ресторан «Прага» – старшие в обеих семьях, Эльвира, Галина, Владик и Радий – солидарно хотят, чтобы всё было, как у людей. Для поездки в загс и ресторан арендуют лимузин «Чайка». И только против двух узаконенных обрядов молодые восстают: не желают украшать свадебный кортеж куколками и шариками и возлагать цветы к памятникам героев: «Мы лучше в другой день вспомним павших, не во время любовного торжества и не напоказ».

Роскошный голубой костюм для жениха (из парадной формы Радия) в итоге в ателье в Малаховке запарывают. Когда Юра его получает и предстаёт в нём перед ясным взором будущей тёщи, Эльвира только обречённо машет рукой и уходит в другую комнату плакать. До свадьбы остаётся один день, и молодые мчатся в специальный магазин для брачующихся у метро «Щёлковская». И там – о, чудо! – обнаруживается для жениха готовый, прекрасно сидящий наряд – тоже, как и туфли, финского производства. Стоит изрядно, сто восемьдесят рублей, больше среднемесячной зарплаты, – но чего не сделаешь ради того, чтобы выглядеть красивым на собственном бракосочетании! Впоследствии костюм из парадного голубого сукна тёща Эльвира со скандалом возвращает в ателье в Малаховку и даже выбивает у халтурщиков деньги, взятые за пошив.

Иногда Юра думает (как тогда, так и сейчас): а не специально ли социализм создавал для своих трудящихся постоянные трудности и нехватки, чтобы жителям его всё время было чем заняться, куда себя деть, чтобы были они при деле, а не размышляли или, не дай бог, обсуждали природу власти или организацию природы вещей? Но прекрасно понимает (сейчас) и догадывается (тогда), что предумышленно организовывать дефицит и недостатки у тогдашних партии и правительства кишка была тонка. Какое-то время недостачи того-сего и впрямь компенсировались бешеной энергией подведомственного населения, которое металось по городам и магазинам в поисках продуктов и промтоваров. Но затем, при Горбачёве, дыр и прорех стало чересчур много, да вдобавок языки развязали и выпивать заставили бросить. Вот система и посыпалась.

Но до слома привычного монолита остаётся ещё несколько лет, а пока и в мыслях ни у кого, включая самых отъявленных диссидентов, даже близко нет представления, что социализм, советская власть и коммунистическая партия вот-вот кончатся. Все эти три установления, подпирающие друг друга, кажутся незыблемыми и на века, словно три египетские пирамиды в Гизе.

А коли так, Юре следовало вписываться в систему, находить в ней хлебные и сладкие места. Тем более он женился, создал семью, ячейку общества, скоро дети пойдут. Одним из способов сделать карьеру было продвинуться по журналистской линии. Лет семь, но, скорее, десять беспорочной службы, и можно претендовать на должность, например, редактора отдела, члена редколлегии газеты «Правда» – это место являлось первой, нижней ступенькой номенклатуры. Члены номенклатуры имели свои, отдельные от прочего народа, каналы снабжения продуктами (пайки в спецстоловых); им давали квартиры в престижных домах в центре Москвы; они отдыхали в особенных санаториях и могли пользоваться государственными дачами. По нынешним временам привилегии довольно жалкие: венгерские мороженые куры и финский сервелат, деревянные летние домики без удобств и горячей воды. Однако выслуживаться, чтобы заработать их, следовало много лет, верой и правдой.

Имелся и другой путь, более творческий. По коридорам «Смехача», к примеру, хаживал с важным видом бывший фельетонист, а ныне сценарист «Мосфильма» Сергей Бодров-старший. Никто ещё не знал, что он станет известным кинорежиссером, а самое лучшее его творение, Сергей Бодров-младший, ходил тогда в среднюю школу. Но все шептались: Бодров крут, по его сценариям четыре фильма поставлено, в том числе такой известный, как «Любимая девушка механика Гаврилова» с Гурченко! А заказной сценарий на «Мосфильме» означал гигантский гонорар в пять тысяч рублей, связи в киношном мире и возможность жить безбедно, по крайней мере, год.

Будущей карьере весьма помогло бы вступление в партию. Совестливые молодые люди вроде Юрочки, не законченные карьеристы, объясняли себе и окружающим желание стать членом КПСС просто и почти искренне: «Чем больше в ней будет хороших людей, тем лучше будут сама партия и наша жизнь». Юра прозондировал почву в «Смехаче», где состоял на комсомольском учёте. Ему сказали: придётся подождать. Тогда существовала неофициальная и нигде не декларируемая очередь (ещё одна очередь!), на сей раз на вступление в КПСС. Представители рабочего класса и передового колхозного крестьянства могли пополнить ряды правящей партии, как только захотят (да не больно-то туда стремились). Инженерно-технической и тем более творческой интеллигенции следовало помариноваться, подождать годика два-три. Только, ради бога, не говорить об этом вслух! А то, рассказывали, вышел конфуз с одним преподавателем вуза, которого спросили в райкоме: «А вы почему раньше в партию не вступали?» Он на голубом глазу ответил: «В очереди стоял». Товарища, естественно, завернули.

В партию вступить, конечно, можно было – карьере не помешает. Однако строить судьбу, опираясь на одну КПСС, очень противно. Слишком несимпатичные люди, сплошь и рядом, выныривали на должностях секретарей – начиная от первичных ячеек и заканчивая ЦК.

После свадьбы Юра с молодой женой продолжали проживать в его съёмной квартире в Свиблове. Однако жилищный вопрос им следовало решать кардинально. В советские времена квартиры – да, давались бесплатно, но (опять-таки) по очереди, и стоять в ней можно было долго, очень долго – всю жизнь. Да и записывали в неё только тех, кто проживал в коммунальной квартире или имел меньше пяти квадратных метров жилой площади на человека. Ничего подобного ни у Иноземцева, ни у Рыжовой-младшей не наблюдалось. В крупных городах, правда, существовала другая лазейка: можно было вступить в жилищно-строительный кооператив. За него приходилось платить изрядные деньги. Например, на трёхкомнатную квартиру первый взнос составлял пять с половиной тысяч рублей, а потом в течение двадцати пяти лет следовало выплачивать своего рода ипотеку (правда, беспроцентную) по тридцать рублей в месяц. Однако закавыка заключалась в том, что даже для того, чтобы попасть в кооператив, в столице существовала (тьфу, чёрт!) ещё одна, особенная очередь. И записаться в неё могли лишь люди, которые, хоть тресни, имели жилой площади на нос менее восьми квадратных метров. Однако квартира, роскошная мамина квартира на Ленинском, где был прописан Юрик, – двухкомнатная, с большой кухней, коридором, тёмной комнатой – составляла жилой площади тридцать восемь квадратных метров (и шестьдесят пять общей). Даже если прописать туда молодую супругу Машу, обеспеченность жильём составляла (тридцать восемь метров делим на четверых) больше девяти квадратных метров на лицо, и для того, чтобы встать на очередь в ЖСК, это не годилось. Оставался последний вариант: Марии забеременеть и родить ребёночка. Вот тогда, алиллуйя, можно попасть в заветные списки и, простояв в них года два, дождаться права выложить огромную сумму за своё будущее жильё.

Поэтому с самых первых дней после свадьбы, ещё в коротком, недельном медовом месяце в Пицунде, Маша перестала предохраняться. А при каждом визите молодых в Голицыно-два тёща Эльвира непременно спрашивала: «Ну как?» – и выжидательно смотрела. Но, к сожалению, порадовать её (и самих себя) новобрачные не могли.

Существовала ещё одна хитрость, чтобы обойти проклятые порядки, неизвестно кем и почему установленные. (Отчего именно восемь метров на человека считалось пределом? Почему не семь или девять?) Метод был препаршивый: разделить лицевой счёт квартиры на Ленинском на две семьи – старую, из мамы и отчима, и новую, в составе Юрочки и Марии. Делалось это непременно через суд и требовалось, как говорили, давать показания, что невестка, например, категорически, до ссор и драк, не ладит со свекровью (или пасынок с отчимом). О подобном варианте пару раз заикалась хабалистая тёща Эльвира, однако Юра об этом даже слышать не хотел.

А время шло. Начиная с поздней осени восемьдесят четвёртого новый генсек Черненко стал надолго пропадать с экранов радаров. В народе зашептались: мол, дни и этого сочтены. Да по нему сразу было видно: не жилец.

Юрочка много ездил по командировкам, по всему Союзу, от Владивостока до Клайпеды, от Воркуты до Кушки. Была в ту пору хорошая рубрика: «Письмо позвало в дорогу». Или: «Командировка по тревожному письму». Для тысяч, если не сотен тысяч граждан по стране письмо в газету или журнал оставалось последней надеждой. И довольно часто она оправдывалась. Правда, журналисты не могли писать, например, о злоупотреблениях партийных и советских работников, даже инструкторов райкомов. Но такие письма пересылали в прокуратуру, в КПК (комитет партийного контроля) и КНК (комитет народного контроля) и брали на контроль: следили за ответами, добивались правды. Те из сигналов, что доходили-таки до страниц газет и журналов, были, в основном, довольно беззубыми и мелкотравчатыми. Пару зубодробительных материалов, которые привозил из командировок Иноземцев, попросту не напечатали: слишком резко, чересчур остро. Зато опубликовали другие, более проходимые: на крупном заводе в городе Д. поссорились директор и главный инженер – друг с другом не разговаривают, общаются через секретаря и пишут друг на друга кляузы в партийные органы. Или другое: женщину увольняют по статье за прогул (которого она, как утверждает, не совершала). Выясняется, что подставил её начальник отдела, которому она отказала в близости. Но даже такие, ни в коем случае не задевающие основ, критические корреспонденции вызывают громадный интерес и очередную волну писем в редакцию.