социального производства зданий, а также социальные последствия выбора их формы и размещения в конкретном месте, в других теоретических школах подчеркиваются лежащие в основе этого процесса политические и экономические отношения, которые инициируют и направляют производство пространства. В исследованиях производства пространства во главу угла ставятся разные аспекты: буржуазное стремление к деньгам и товарам (Harvey 2006), рынок недвижимости (Smith 1996, Logan and Molotch 1987), финансовые рынки (Sassen 2002), культурное потребление (Zukin 1991, 1996 / Зукин 2018) или развитие городских территорий (Fainstein 1994). Однако общим для этих исследований является представление о том, что доминирующую роль в указанных процессах играет контроль над средствами производства, оберегаемый и укрепляемый авторитарной властью государства. Даже несмотря на то что общество создает материальный ландшафт, подходящий для его собственного производства и воспроизводства,
этот процесс создания пространства полон противоречий и трений, а… классовые отношения в капиталистическом обществе неизбежно порождают сильные встречные течения конфликтов (Harvey 1976: 265).
Рассмотрение структурного неравенства капитала и труда в процессе производства пространства позволяет четко сформулировать, почему конфликты вокруг искусственной среды и ее использования являются неизбежными и как это происходит.
Исследования городского развития зачастую фокусируются на городской форме (urban form) как на выражении неравномерного распределения в процессе накопления капитала. При этом особенно акцентируется воспроизводство классовых отношений, предопределенное городским планированием (Harvey 1973 / Харви 2018, Harvey 1985, 2003). Например, Дэвид Харви (Harvey 2003) переосмысляет попытку барона Жоржа Эжена Османа ослабить политические движения, возникшие на волне Французской революции 1848 года. Для этого Осман, в частности, построил в Париже три бульвара, которые пронзили кварталы и дома представителей рабочего класса и рабочей бедноты. Новые пространственные отношения, порожденные реализацией планов Османа в области транспорта и жилья, подчеркивают принципиальную роль в формировании городского пространства политико-экономической власти в сочетании с гегемонией государства, а при необходимости и с физическим насилием.
Постоянное обновление и реструктуризация, осуществляемые капиталистами, зачастую приводят к циклам экономического роста и сжатия. Являющееся следствием этого «созидательное разрушение» (creative destruction)21 производит впечатляюще разные пространственные эффекты в зависимости от того, выступает ли тот или иной ландшафт частью производственной и сервисной экономики или же одной из составных частей бума в таких секторах, как недвижимость, финансы и развлечения. Шарон Зукин (Zukin 1991) обнаруживает, что эта напряженность между «рынком» и «местом» порождает отличающиеся и отделенные друг от друга ландшафты22, такие как деиндустриализированный город, субурбия (suburban city), джентрифицированный городской центр и фасад парка Disney World23.
Однако нарастающая глобализация потоков рабочей силы и производственных мощностей, размывание государства и усиление конкуренции сигнализируют об изменении стратегий стимулирования прироста капитала. Эти трансформации практик капитала и труда, а также способов контроля над экономикой сопровождаются сокращением ответственности государства за благосостояние трудящихся и социальное воспроизводство (Brenner and Theodore 2002, Peck and Tickell 2002, Smith 2008 и Harvey 2005 / Харви 2007). Все эти процессы обычно рассматривались под рубрикой неолиберализма24. Пространственные эффекты неолиберализма оказались опустошительными для сообществ трудящихся (Susser 1982): городская беднота была изолирована в громадных гетто с ухудшающимся качеством жизни (Wacquant 2008), при том, что средние и высшие классы оказались под защитой в своих «крепостях» наподобие закрытых жилых комплексов (gated communities) (Low 2003). Недавние исследования в области политической экономии пространства в значительной степени сосредоточены именно на производстве таких неолиберальных ландшафтов, как «территориальные ассоциации бизнеса»25, районы делового развития, зоны редевелопмента, торговые комплексы и частные территории в центрах городов – рука об руку с этими явлениями идут надзор за общественными пространствами (улицами, парками, площадями и т. д.) и ограничение доступа в эти пространства, а также другие формы неравномерного глобального развития в рамках неолиберального режима капитализма (Smith 1984, Low and Smith 2006).
Эти глубинные политико-экономические процессы производства пространства обнажаются благодаря более пристальному вниманию к тому, «что стоит на кону в борьбе за ландшафт и внутри него» (Mitchell 2008: 33). Дон Митчелл делает акцент на том, каким образом происходит активное производство ландшафта посредством его политических, социальных, географических и реляционных функций внутри сохраняющихся властных механизмов, которые следует подвергнуть изучению. Выдвигаемые Митчеллом исследовательские аксиомы предполагают, что ландшафт должен быть понят с учетом регионального и глобального контекста как место для инвестирования, сформированное актуальным состоянием технологий и рассматриваемое в качестве пространственного выражения социальных отношений, а также основания для их формирования.
Во многих этнографических исследованиях политическая экономия используется в качестве отправной точки для изучения пространственного неравенства, возникающего из неравномерного освоения земли и ресурсов. В качестве одного из первых примеров таких работ можно привести исследование Лизы Редфилд Питти (Redfield Peattie 1970), посвященное району проживания низкооплачиваемых рабочих в Сьюдад-Гуаяна, промышленном городе, построенном в 1960‐х годах для улучшения доступа к нефтегазовым ресурсам во внутренних районах Венесуэлы. Питти подробно описывает, как возник этот город, как он был спланирован, на что тратились средства на его развитие и, наконец, как создавались привилегированные материальные условия для инженеров и менеджеров в ущерб рабочим и их семьям. Изображенная в этой работе борьба жителей города против несправедливой среды и социального неравенства представляет собой полезный в методологическом отношении пример того, как экономические и империалистические мотивы властей США и Венесуэлы совпали с аналогичными намерениями корпораций U. S. Steel и Bethlehem Steel в процессе создания этого города, построенного в соответствии с определенным планом.
В центре этнографических исследований на материале США часто оказываются классовые конфликты, связанные с ухудшением и уничтожением жилищной и торговой инфраструктуры, общественных центров и других сервисов в бедных районах, которые пострадали от деиндустриализации и финансовых кризисов (Susser 1982, Pappas 1989). Еще один аспект этого неравного баланса сил представлен в исследовании, посвященном приобретению Колумбийским университетом домов местных жителей и мелких бизнесов в прилегающей местности Морнингсайд-Хайтс при помощи санкционированного государством права на отчуждение частной собственности (Gregory 2013). Этнографическое исследование Джулиэна Брэша (Brash 2011), посвященное мэру Нью-Йорка Майклу Блумбергу, представляет собой аналогичный анализ пространственного воплощения классовых интересов представителей элит посредством создания города роскоши и отказа от предоставления жилья и общественных пространств для работающих бедняков и бездомных. В то же время в его этнографическом описании проекта застройки Хадсон-Ярдс, призванного трансформировать крайнюю западную часть Манхэттена в «суперпрестижный район», показано, каким образом этому начинанию в конечном итоге воспрепятствовали активисты и сложившиеся местные интересы.
Значительная часть этих этнографических исследований прямо или косвенно основана на марксистских или неомарксистских теоретических конструкциях, разработанных в книгах Дэвида Харви (Harvey 1976, 1998), Нила Смита (Smith 1984), Шарон Зукин (Zukin 1991), Дона Митчелла (Mitchell 1995, 2008) и других