заслонился палкой.
В следующий раз жеребец кусаться не стал. Он напряженно застыл, однако позволил Гиласу положить ладонь себе на круп.
От коня шел жар. Мальчик вдохнул насыщенный лошадиный запах. Свирепый заскрежетал зубами и сердито потряс головой, будто узда причиняла ему боль. Гилас заметил, что губы коня покрыты коростой, и тут же увидел почему: между зубов Свирепому вставили прикрепленный к обеим сторонам узды зубчатый бронзовый брусок – должно быть, он ранит коня, стоит кому-то дернуть за веревку.
Гилас ни разу не видел такую штуку, но вспомнил рассказы Зана. «Некоторые используют удила, – с глубоким презрением говорил мальчик из Арзавы. – Но мы – никогда! Мы обходимся без них. Удила нужны только плохим наездникам, иначе все увидят, что всадники они никудышные».
– Давай-ка уберем у тебя изо рта эту штуку, – пробормотал Гилас.
Продолжая тихонько успокаивать Свирепого, мальчик одной рукой прикрыл коню глаза, а второй стянул ему через голову узду, потом осторожно вытащил удила.
Свирепый ошеломленно замер, будто не верил своему счастью. Конь следил, как мальчик набросил узду на руку и пошел к ручью.
Гилас ножом отрезал ненавистные удила и убрал их в мешочек: вдруг для чего-нибудь пригодятся? Гилас как следует прополоскал узду и почистил ее песком, чтобы уж наверняка отбить запах Воронов. Наконец Гилас потер узду руками, чтобы кожа пропиталась его запахом, и повесил ее на ветку: так Свирепый постепенно к ней привыкнет и сможет обнюхать ее, когда захочет.
А после этого дела быстро пошли на лад: Гилас на такой успех и не надеялся. Когда мальчик отправился собирать травы, Свирепый глядел ему вслед, а стоило Гиласу вернуться, как жеребец подошел к нему и стал щипать траву рядом. К вечеру Свирепый дал Гиласу положить на свои рубцы припарку из глины, смешанной с кашицей из полыни, а нанести желтую мазь Болотников на коросту вокруг рта коня оказалось проще, чем ожидал Гилас: похоже, жеребцу понравился ее вкус.
А еще коню понравилось, когда Гилас почесал ему шею. Ну а когда мальчик распустил гриву коня, которую Вороны заплели в чересчур тугие косы, радости и вовсе не было предела. Свирепый не дергался, лишь отмахивался хвостом от мух, а когда Гилас закончил, по всему телу коня от носа до хвоста пробежала приятная дрожь. Он повалился на землю и стал кататься по траве, вскидывая в воздух копыта и с наслаждением фыркая.
К тому времени уже почти стемнело, но для того, чтобы построить простой шалаш из веток, Гиласу света хватило. Вороны еще далеко, продолжить путь можно и завтра утром.
Мальчик с ног валился от усталости, но спал он плохо: голова разболелась еще сильнее. А когда Гилас просыпался, тихое размеренное дыхание и взмахи хвоста ночевавшего рядом с шалашом Свирепого действовали на него успокаивающе.
На следующее утро Гилас натер узду остатками мази Болотников и дал коню ее понюхать. Конь не дрогнул, и мальчик надел узду ему на голову.
Свирепый отступил чуть в сторону, но этим и ограничился. А когда Гилас сделал пару шагов вперед, конь позволил ему себя вести. Некоторое время спустя он разрешил Гиласу осторожно вскарабкаться на свою спину.
* * *
Следующая ночь была холоднее, ведь они забрались выше в Горы.
Гилас устроился на ночлег среди сосен на краю лесистого ущелья с отвесными стенами, по которому эхом разносились птичьи трели. За весь день мальчик не заметил никаких следов Воронов, но огонь разводить не решился. Свирепый стоял рядом и дремал, опустив голову.
Теперь Гилас примерно представлял, где находится: перед закатом он успел заметить вдалеке пик Ликас, и все же он оказался ближе, чем думал Гилас. Чтобы до него добраться, нужно идти на юго-восток. Мальчик в первый раз увидел Ликас с этой стороны. Три пика, похожих на клыки, сияли красным в закатном свете, и Гора почему-то казалась одновременно и знакомой, и чужой. Здесь Гиласу жилось нелегко, зато с ним была Исси. Гилас глядел на пики, пока они не скрылись в темноте. Смотреть на Ликас тяжело, и все же Гора так и манит его к себе!
Забравшись в шалаш, Гилас попытался заставить себя съесть кусок сушеного угря, но у него начисто пропал аппетит. Голова болела, вдобавок мальчика бил озноб.
Жаль, что Гилас представления не имеет, где искать бунтовщиков! Днем он несколько раз натыкался на чьи-то следы, а еще заметил ложный след, который обманул бы кого угодно, только не Чужака. Выходит, повстанцы знают здешние склоны как свои пять пальцев, а значит, не Гилас их отыщет, а они его. Скорей бы!
Но что они за люди, эти бунтовщики? Пока что до Гиласа доходили только слухи. Болотники говорили, что повстанцами становятся крестьяне, рыбаки и беглые рабы. А что, если Перифас присоединился к ним? Он как раз беглый раб, к тому же мессениец. Гилас встретил Перифаса на шахтах в Талакрее. Вместе они пережили обвал и сбежали с острова, когда тот разлетелся на куски, а потом плавали по морям вместе с другими бывшими рабами и искали путь в Акию. Перифас ненавидит Воронов так же сильно, как и Гилас: уж если он вернулся на родину, то наверняка примкнул к повстанцам.
А может, Акастос тоже с ними? Гилас восхищается им больше, чем всеми остальными своими знакомыми, вместе взятыми. Какое-то время Гилас даже надеялся, что Акастос окажется его отцом. Но в последний раз Гилас видел его весной, на Кефтиу, и даже если Акастос вернулся в Акию, он, скорее всего, далеко на севере, под Микенами, пытается вернуть землю, которую у него отобрали Вороны.
Хотя это вряд ли, ведь Акастоса преследуют Злобные, а в Акии Они так и кружат по небу. Нет, сюда он возвращаться не станет. Много лет назад из-за коварной лжи Воронов Акастос вступил в схватку с родным братом и убил его. С тех пор Акастос бежит и от Воронов, и от духов мщения.
При одной мысли о Злобных Гиласа бросило в дрожь. Он пробормотал себе под нос древнее заклинание против Них. Но Гиласа продолжало трясти. Озноб не унимался.
Будь рядом Разбойница, она прижалась бы к нему большим мохнатым боком и согрела бы его, а Пирра заварила бы травяного чая – или, что более вероятно, закатила бы глаза и с усмешкой заявила, что она ему не прислуга. Как же Гилас по ним соскучился! Да и голова разболелась еще сильнее. Мелькнула туманная мысль: неужели он захворал?
* * *
Неподалеку запел соловей. Гилас снова подумал о Пирре. Она в первый раз услышала песню соловья, когда они прошлой весной разбили лагерь на горных склонах Кефтиу. Была полночь, и громкие птичьи трели в тишине