уж были совсем не деньги. Деньги обесценивались со дня на день. Так же, впрочем, как и души. Незаметно и последние остатки сбережений Юсси Коскела, накопленных трудом всей жизни, исчезли бесследно, и он тут ничего не мог поделать. Беспокойно, тревожно думал Юсси о своем разорении, и, поскольку не «питалось никакой надежды, он искал утешения в последнем, что у него осталось:
— Есть по крайней мере хоть могильные участки. Эго же просто божеское счастье, что я купил их в свое время. Дорогонько стала эта землица, но я нисколько не жалею. Теперь бы и того не получить.
IV
Весной начали рыть рвы. Жизнь деревни совершенно выбилась из обычной колеи. Отряд русских солдат разместился в здании пожарной дружины, а молодой офицер поселился в имении барона. Первые дни деревня жила новостями, которые передавались возбужденным шепотом:
— Говорят, они какие-то «сапёры». Многие были и на германском фронте.
— Построили себе во дворе пожарной команды этакую дощатую кухню.
— А уж вечером — девок около них... так и вьются... и взад-вперед по дороге прогуливаются, ходят по кругу... Я уж говорю моей бабе, мол, иди и ты, попытай свое счастье. А она говорит: «Нет. Где уж теперь со школьницами тягаться».
Солдаты действительно построили себе кухню-столовую у дома пожарной команды. Ребятишки, которые первыми со всеми знакомились, вертелись возле кухни, и веселый повар раздавал им остатки еды. Дети многих бароновых работников даже домой носили в кринках суп, потому что для них это было больше, чем просто невиданная еда, которую любопытно попробовать. Их вечно терзал неуемный, сосущий голод, которого не могла заглушить картошка, «помасленная» рассолом от салаки. Робко появлялась возле кухни босая девочка с серым лицом, с кривыми рахитичными ногами и вздутым животом. Солдат наливал черпаком девочке супу в кринку, и малышка, счастливая, бежала домой. В кринку попал кусочек мяса, и она уже слышала, что солдат весело кричал ей вслед:
— Привет старшей сестре!
Скоро солдаты стали в деревне почти своими. Рыжевато-серая форма попадалась на глаза всюду — и на дорогах, и в избушках бароновых работников. Коверкая на все лады несколько знакомых слов и усиленно жестикулируя, жители торппы беседовали с сидевшим на лавочке солдатом, который пытался рассказать о себе:
— Калуга. Ка-лу-га. Я — Калуга.
— Он говорит, что его зовут Калука... А я— Вихтори. Вихтори Кивиоя...
В Коскела солдаты заглядывали редко, а вскоре вовсе перестали заходить. Как-то раз пришел один и них и, изобразив куриное кудахтанье, попросил продать яиц, но Аксели наотрез отказал:
— Ньет.
Солдат по тону понял, что он гость не ко двору, и ушел. Видимо, он рассказал товарищам о неприветливости Аксели, и с той поры никто из них не показывался в Коскела. Собственно, Аксели не чувствовал к ним вражды или неприязни, но как-то невольно он сторонился их. Да и братьям говорил:
— Чего вы все ходите, околачиваетесь там, возле них. На их штыках держится власть наших господ. Темная масса.
Халме занимал в общем сходную позицию, но только он делал различие между солдатами и офицером. Солдат он еще удостаивал кивком головы, а офицера не приветствовал никогда. Молоденький офицер, видимо наслаждавшийся своим положением начальника особой саперной команды, каждое воскресенье совершал утреннюю прогулку верхом — гарцевал по всей деревне в своем лучшем мундире, чувствуя себя на коне в прямом и в переносном смысле слова. И часто Халме встречался ему на дороге, но всякий раз старик смотрел в другую сторону или куда-то мимо офицера, с выражением задумчивой рассеянности. Поведение этого хорошо одетого господина с седыми висками стало злить офицера, особенно потому, что хотя он и старался смотреть на встречного равнодушно, но всякой раз не мог не признать, что у того равнодушие было очень естественным.
Узнав от барона, что элегантный старик всего лишь деревенский портной, офицер был весьма смущен. При следующей встрече офицер доброжелательно улыбался. Надо же, в такой конфуз ввел его старикашка!
Теперь у людей появились деньги. Деньги заработан-ные, вырученные от продажи продуктов и полученные от квартирантов — потому что, кроме солдат, в деревню понаехало много рабочего люда из окрестных мест. Вернулись в родную деревню Оску Кививуори и братья Лаурила.
На строительстве оборонительных сооружений Отто Кививуори скоро стал значительным человеком. У него собралась крепкая рабочая артель, и, подряжаясь, он всегда умудрялся получить для своих людей работу повыгоднее. Иные поговаривали, что он завел какие-то шашни с офицером инженерных войск, руководившим работами, но Отто лишь посмеивался над этими разговорами:
— Сплетни завистников.
Ребята Коскела тоже были в его артели. И Элиас Канкаанпээ. Работник он, правда, был плохой, но Отто и ему нашел дело: поручил петь для ритма. Артельщики вбивали сваи или кувалдами заколачивали в скалу стальное долото, а Элиас пел песни, в которых на тысячу ладов варьировалась одна тема. У него был красивый голос и хороший слух, и далеко-далеко, до самого шоссе, неслась его песня, сопровождаемая мерными ударами молотов. Оску и Акусти били с размаху по долоту, которое держал Алекси.
...вот и спрашивает парень:
Сколько стоят рукавицы?
А хозяйка отвечает...
Ходили на работу и женщины. Семнадцатилетняя чернобровая Элма Лаурила, ловко орудуя лопатой, вместе с братьями копала траншею. Иной раз кто-нибудь и отпустит какую-нибудь непристойность, так она такое скажет, что остряки сразу замолкают. Парни не сводили с нее глаз. Ее прямота и смелость казались им многообещающими. Из-за этого никто уже и не замечал, что порой она бывала просто очень мила, особенно когда улыбалась.
У нее был красивый рот, но на губах часто витало едва уловимое выражение какой-то горечи. Она была бы еще краше, если бы уделяла побольше внимания одежде. Сама она в этом очень плохо разбиралась, да и Алина ничем не могла ей помочь. Однако парни ошибались на ее счет. Правда, она не отказывалась от того, чтобы ее кто-нибудь проводил домой после танцев или с вечера, но в пути почти всегда вспыхивала ссора, и девушка приказывала своему провожатому убираться ко всем чертям.
Аку Коскела не отставал от других парней, но девушка высмеивала его, как и всех прочих. А иной раз, чтобы отвадить, могла выпалить любую грубость. Но она и сама тайком все чаще поглядывала на Аку. Если они оказывались недалеко друг от друга, Элма, останавливаясь передохнуть и опершись на черенок лопаты, пристально смотрела на парня, стараясь, чтобы он