расслабляется подо мной, гладит меня по спине и затылку. У меня мурашки от того, как она, запустив руки под мою футболку, проходится ноготками по моей коже. Бля, да я готов только от этого кончить. Но рано! Рано!
Нехотя отрываюсь от сочных розовых губ, что припухли от поцелуев. Уверенно смотрю Насте в глаза и расстегиваю сначала пуговицу на ее джинсах, затем и молнию. Медленно веду бегунок вниз, давая ей возможность меня остановить. В душе, конечно же, надеюсь, что она не тормознет меня. Но…
— Постой! — Настя хватает меня за руки, останавливая. Нервничает, закусывает нижнюю губу и взволнованно смотрит на меня. — Подожди, Яр, Яричек… — шепчет.
— Малышка, — торможу себя и не даю себе психовать. Это же Настя, моя девочка. Понятно, что волнуется. Значит, надо успокоить. — Ну чего ты так напряглась вся, — возвращаюсь к губам. Ласкаю и нежно целую, ловлю ее шумное, рваное дыхание. — Я люблю тебя, девочка моя. Меня сейчас просто разорвет, если я не окажусь в тебе. И это будет на твоей совести! — кусаю ее за ушко, а Настя тихо хихикает. Снова расслабляется в моих руках. — Ах, тебе смешно? — еще укус и тут же зализываю его, наблюдая, как нежная кожа покрывается мурашками.
— Ай, щекотно, Яр! — смеется, а сама подставляет шейку под мои губы. — А-а-ах… — а вот это уже был стон. Да такой томный, хриплый и порочный, что у меня сердце удар пропустило.
— Ну так что? Будешь брать грех на душу, м? — просовываю руку под ее футболку, поглаживаю животик, дохожу до груди, слегка сжимаю.
— Что-то не хочется мне так грешить…
— Это значит “да”? — приподнимаюсь, смотрю ей в глаза. Там уже нет страха, там желание… — Можно?
— Да… — резко стягиваю с нее футболку, бросаю на пол, следом летит лифчик. У меня руки трясутся от предвкушения. Сам себе завидую, что вот уже через несколько минут я окажусь внутри той, о ком бредил и мечтал столько лет. Тянусь к молнии на джинсах…
— Подожди! — да ну нахрен! Снова?
— Ты смерти моей хочешь? — припадаю лбом к ее животу и в буквальном смысле выстанываю свой вопрос, потому что яйца уже просто ноют дикой болью от накопившейся спермы, а член ломит от стояка и невозможности получить разрядку. А эта застранка смеется!
— Мы, кажется, уже обсудили, что я такой грех на душу брать не стану, — поглаживает меня по лицу, когда я поднимаю голову и смотрю на нее. Снова волнуется. — Просто… просто я сказать хотела…
— Что? — спрашиваю тихо, чтобы не спугнуть, потому как там явно какое-то важное откровение будет. — Я слушаю, Настюш.
— Я… — мнется, закрывает лицо ладонями и сквозь них я слышу то, чего вообще не мечтал от нее услышать. — Я тоже тебя люблю… Просто решила, что ты должен знать.
— Хм… я хоть и знал это, — подтягиваюсь выше, аккуратно отвожу Настины ладони от ее милого личика, — но все же услышать от тебя в сотни раз приятнее. Люблю тебя.
А дальше я просто даю себе полный карт-бланш. Точнее, его мне дала Настя своим признанием. Я лишь его реализую.
Спускаюсь поцелуями от Настиных губ к шее, плечам. Ниже… У нее просто охренительная, умопомрачительная грудь! Втягиваю в рот один сосок, Настя стонет, выгибается мне навстречу. Второй рукой массирую другую грудь, продолжая ласкать языком, посасывать и покусывать первую. Подарив смачный поцелуй второй груди, наконец, добираюсь ниже. Джинсы… Дабы снова не услышать “Постой”, просто срываю их к хренам вместе с трусиками. Настя ошарашенно ойкает, но ее “Ой!” сменяется сладким, томным “Ах!”, когда я наклоняюсь и провожу языком по ее мокрым складочкам, собирая влагу. Она такая мокрая там и вкусная… Осознание того, что Настя течет от моих ласк, от того, что желает меня, напрочь срывает башню. Несколько раз щелкнув языком по напряженному клитору, отстраняюсь под ее разочарованный вздох. Но лишь на минуту, чтобы стянуть с себя всю одежду.
Футболка — долой! Джинсы стаскиваю с себя вместе с боксерами. Член шлепает головкой по животу. Морщусь от внезапной вспышки боли. Обхватываю его ладонью, провожу несколько раз вверх-вниз.
Возвращаюсь на кровать к своей девочке. Накрываю ее собой, устраиваюсь между ее разведенных ног. Веду головкой между блестящих от смазки складочек, надавливаю ей на клитор. Настя хрипло стонет. Наклоняюсь, целую ее, имитируя языком все то, что буду делать в ней членом.
— Насть, я чист. Можно без резинки, а? — отрываюсь от сладких манящих губ, задаю вопрос. Опускаю одну руку ниже и большим пальцем ласкаю клитор, чтобы градус Настиного возбуждения не спадал. Хоть бы согласилась? Я так долго ее хотел, что совсем тяжко от мысли, что впервые попробую ее через презерватив. — Хочу по-настоящему, по-живому. Кожа к коже…
— Дааа… — не то ответ, не то стон… Будем считать ответом.
Встаю на колени между Настиных ног, подтягиваю ее ближе. Блядь, какая же красивая! Везде! Раздвигаю пальцами нижние губки, направляю член в узкую, розовую дырочку, которая сочится смазкой. Как только головка входит, на секунду замираю, наслаждаясь теплом и теснотой, а потом делаю резкое движение бедрами вперед, входя полностью, на всю длину. Меня оглушает Настин крик. И это, блядь, уже не стон. Так не кричат, когда приятно! Так кричат, когда больно. Да ну нахрен!
— Насть? — хриплю, глядя на то, как из уголков ее глаз вытекают слезинки. — Я первый?
Глава 11
Настя
— Насть, я первый? — взгляд Яра обеспокоенный и какой-то нервный.
Черт! Надо что-то сказать такое, чтобы он не останавливался. Не хочу! Не хочу лишаться этого невероятного чувства наполненности, пусть даже немного болезненной, и близости. Да и к чему вообще этот вопрос?! Он ведь и сам понял. Тут и гадать не надо. Даже я со своим весьма скудным опытом могу точно определить признаки того, что мужчина лишил девушку девственности. А он еще и спрашивает… Ладно, пора объясняться, а то он уже подрагивать начинает не то от волнения, не то все же от нехилого такого возбуждения, ведь его член по-прежнему во мне и он, надо сказать, очень тверд. Боже, да он огромный просто. Я, когда его увидела только, первое, о чем подумала, что он сто процентов во мне просто не поместится. Но нет, вошел как по маслу с учетом того, насколько я была мокрой там… Знала, что будет больно, но не ожидала, что настолько. Но плевать на боль, она мимолетна. Это ведь Яр. Мой Яр!
— Насть? — снова зовет, выгибая бровь. — Ничего не хочешь мне сказать?
— Хочу… — каваю и