Читать интересную книгу Венценосный раб - Евгений Маурин

Лица этой категории отличались крайним разнообразием общественных положений и политических взглядов. Здесь были представители старых аристократических родов, которые не могли простить королю его демократизма (расширение Густавом прав народа за счет исконных привилегий знати), были демократы из народа, которые не могли простить королю самодержавные тенденции (отличаясь страстью к реформам, Густав никогда не считался, нужны ли они стране и желает ли их народ), и почти вся датская колония, во главе с датским послом, которая находила, что отношения Густава с актрисой наносят незаслуженное бесчестье королеве Софии Магдалине, в девичестве принцессе датской. Все эти лица сходились в одном: надо сделать личность Густава как можно более непопулярной в народе, выставляя в надлежащем свете ту, которую он открыто приблизил к себе.

В эту же шайку входили лица, не имевшие никаких счетов с королем – ни личных, ни идейных, – но просто любящие примкнуть всюду, где пахнет забавным скандалом. Были здесь и враги самой Гюс – отвергнутые поклонники, завистливые актрисы и дружки последних. Словом, кружок отличался большим разнообразием членов, и это обеспечивало ему успех и популярность.

Густав не мог понять, как это русское правительство допускает подобную деятельность своего представителя. Ведь травля была не только дерзкой и неприличной для посла; она была и нелогичной, так как одновременно с этим русское правительство добивалось через того же Маркова утверждения дружественных сношений!

Конечно, шведский король не мог знать, что Марков сумел внушить графу Панину мысль о необходимости такого образа действий. Посол докладывал, что противодействие Швеции союзу имеет истинной причиной тайное влияние Аделаиды Гюс на короля. Гюс считает себя обиженной императрицей Екатериной, не может простить роль государыни в истории с Орловым, затем – печальный финал своих разоблачений о смерти Кати Королевой и – негодяйка – пользуется своим влиянием на влюбленного короля, чтобы разрушить все начинания русского правительства. Надо или отказаться от всяких надежд, или сломить ее! Но чем? Денег для этого понадобилось бы слишком много, да и не удивишь ничем эту гетеру, раз шведский король готов в любой момент сложить к ее ногам всю национальную казну! Единственным средством была такая травля. Что-нибудь одно – или Гюс сдастся на капитуляцию и откажется от контринтриги, или скандал разрастется до такой степени, что королю придется расстаться с нею.

Панин, не видевший оснований не верить Маркову, согласился с ним и поставил ему условием лишь одно: действовать на свой страх и риск, отнюдь не замешивая в интригу русского правительства.

Густав не мог знать всего этого и потому искренне недоумевал. Он не считал возможным предпринять какие-нибудь официальные шаги: ведь травля марковской шайки была направлена не против государя, а против возлюбленного артистки Гюс! Это была интимная сторона его жизни, а король знал, как относится императрица Екатерина к нападкам на интимную жизнь монархов. Однажды ей принесли гнуснейший пасквиль, написанный по поводу одного из ее увлечений. Потемкин, знавший, кто – автор пасквиля, требовал сурового наказания. Но Екатерина ограничилась тем, что написала на докладе: «Пасквиль касается женщины, и царица может только презирать наглого клеветника!»

И в данном случае травля касалась возлюбленной мужчины, а не шведского короля. Поэтому Густав ограничился тем, что предписал своему послу в Петербурге неофициально поставить русское правительство в известность о поведении посла. Однако и это не привело ни к чему.

И вот теперь, в это утро тридцать третьего года своего рожденья, король особенно болезненно сознавал свое бессилие! Грязным потоком лились инсинуации, тучей москитов вились около царственного чела колкие эпиграммы, а он… он только в бессильной злобе кусал пальцы. Будь король обыкновенным дворянином, он мог бы со шпагой в руках потребовать к ответу клеветников. Всех их поставил бы он к барьеру и заставил бы умолкнуть… Но он был королем! Положение и обязывало, и связывало!

А Адель?

Жуткая дрожь прошла по телу Густава, когда он вспомнил о Гюс. Ведь она тоже, наверное, уже прочла всю эту грязь, и сегодня, когда он заедет к ней, его, наверное, ждет адская сцена. Опять польются упреки в слабости, в неумении поддержать свое достоинство, в нежелании отстоять честь любимой женщины, в лживости любовных уверений… И опять будут слезы, жалобы, угрозы разрыва!.. Ах, Адель – женщина! Поэтому-то она и не может понять такое простое обстоятельство, что он, Густав, – только король и что в известных случаях жизни этого очень мало!

II

Первым, явившимся поздравить царственного новорожденного, был граф Шеффер, прежде гувернер, а затем большой друг и преданный советник короля. С трудом дождавшись конца его поздравлений, Густав спросил:

– Милый граф, читали ли вы газеты сегодня?

– Читал, как и всегда, государь!

– Ну, и…

– И очень смеялся!

– Шеффер!

– Ну конечно, государь! А разве вы сами не находите, что шведы становятся все остроумнее и остроумнее? Я положительно считаю, что теперь они не уступают в этой области даже французам, признанным мастерам искусства эпиграммы! А это – очень хороший признак, государь! Недостаток остроумия, неумение шутить доказывают умственную вялость народа, его неспособность легко воспринимать и отзываться на бег сменяющихся событий! Я рад, что шведы начинают в совершенстве овладевать этим могущественным оружием, и приписываю быстрый расцвет отеческим заботам вашего величества, так много сделавшего для умственной культуры своего народа!

Густав криво усмехнулся.

– Я сделал все, что мне предписывал долг монарха. И вот благие результаты! На мне же шведы испытывают прочность орудия, дарованного им, как вы говорите, мною самим! Да неужели вы не знаете, не хотите знать, что весь этот подлый поход поднят не шведами, а русским послом, за которым шведы пошли, как глупое стадо баранов? О, как много отзывчивости, умственной живости, душевного величия надо иметь для того, чтобы ради низменных интересов наглого чужеземца обливать грязью своего же монарха!

– Но, ваше величество, мне кажется, вы введены в заблуждение! Я как раз обратил внимание, что во всех этих выпадах ни прямо, ни косвенно не задевается особа монарха! Правда, вашему величеству иной раз достается, но не как государю, а как поклоннику той, на которую обрушивается общее негодование!

– Я не могу до такой степени разделять короля и человека! Все знают, как дорога мне эта дивная женщина, и самый элементарный такт должен был бы научить этот сброд относиться с уважением к той, которая облегчает королю тяготы правления!

– Но, ваше величество, если народ привык высоко ставить своего государя, он делается очень требовательным ко всему, что его касается! Если бы вы, ваше величество, стояли низко в глазах народа, никого не удивило бы, что вы приблизили к себе недостойную женщину.

– Недостойную женщину! Да ведь это – редкая душа, удивительно чистая натура, дивное сердце!

– Насколько мне известно, все факты, приведенные в этом памфлете, отнюдь не измышлены! Разве неправда, что госпожа Гюс была избита Орловым за ряд самых вульгарных измен? Разве неправда, что, вернувшись во Францию, она открыто продавалась первому встречному, имеющему возможность заплатить за это удовольствие достаточную сумму? Вспомните, ваше величество, несколько лет тому назад вы проверяли эти слухи, и они оказались истиной! И разве неправда, наконец, что эта самая госпожа попала в подруги шведского короля прямо из объятий господина Маркова? Государь! Все это – факты, и потому…

– Я не могу придавать факту такую ценность, милый Шеффер! Если бы важен был только факт, суд не интересовался бы мотивами. А вы знаете, что при наличности двух одинаковых фактов и суд, и общественное мнение выносят совершенно различные приговоры. Да, прошлое моей Адели было полно грязи, и она первая не может забыть это! Если бы вы знали, граф, как тяготит, как убивает ее это прошлое!.. Но сколько бы ни было грязи в прошлом этого светлого существа, душа ее осталась незапятнанной! Нельзя осуждать не зная. А тот, кто чернит эту дивную женщину, тот именно не знает тяжести тех обстоятельств, которые толкали ее на зло!

– Но, ваше величество, раз народ не знает…

– Раз он не знает, он должен молчать из уважения к королю. То, что находится в священной близости монарха, само становится священным! Народ должен знать, что государь не может выступить защитником в области своей интимной жизни. Но шведы пользуются беззащитностью монарха, злоупотребляют дарованной мною им свободой! Ну, так я лишу их ее! Детям нельзя позволять болтать все, что им взбредет на ум! Шведы доказали, что в этом отношении они – еще дети, и я дам им гувернера, который вовремя зажмет им рот! Граф Шеффер, в самом непродолжительном времени в Швеции будет введена цензура!