Когда вошел в палатку за вещами, она уже не спала.
— Как твое имя? — прохрипел, вытаскивая вещи из-под спальника.
Достало уже называть ее про себя девчонкой.
— Лали…
Я поморщился.
— …Что? Не нравится?
— Нет, — даже не задумался.
— А я не обязана тебе нравиться.
— И правда, — усмехнулся. Есть хотелось зверски. Но стоило ей осторожно пошевелиться, захотелось другого. Я медленно поднял взгляд и еле успел натянуть штаны, чтобы спрятать все непроизвольные реакции. — Что вы со мной сделали?
Она выпрямилась, чувствуя угрозу, но мешкать не стала:
— Я не знаю. Я не принимала в этом участие.
— А в чем принимала? — потребовал, не спуская с нее взгляда.
Мне хотелось ненавидеть ее все больше. Но зверь гнул другую линию.
— Ни в чем.
Она опустила глаза, и я машинально последовал ее примеру, только вдруг в памяти вспышкой пронеслось воспоминание: клетка, холодный кафель, мои голые ступни… и она стоит на носочках. И кусок ветчины у ног. Я моргнул, сжимая зубы до скрежета. Волна слабости прошла по телу, захотелось медленно осесть на землю и растянуться на спине у ее ног.
Как же я устал…
— А твое имя…
Голос девчонки донесся будто с того света. Я вернул на нее взгляд, хмурясь:
— Не твое дело.
— Боишься, что мне не понравится?
И так спокойно на меня посмотрела, что в венах что-то взорвалось и рванулось в голову, и я сделал к ней шаг:
— Мне дела нет, понравлюсь я тебе или нет, — прорычал, глядя, как съеживается, сдаваясь. — В твоих интересах вспомнить, чем меня пичкали и чего добивались. Иначе я могу и не вернуть тебя обратно.
Так-то лучше, а то возомнила себя тут смелой!
— А как же обещание другу? — прошептала.
Ее ресницы задрожали, а синева в глазах обдала почти ощутимым холодом.
— Не выводи, и дружба не пострадает, — усмехнулся.
— Хорошо, не нервничай.
И так это прозвучало, будто она запустила мне руку в штаны — я едва не сел на задницу. «Хорошо»?! Будто не я ее прижал, а она. Но огрызаться было глупо — она же последовала приказу. Только какого черта на меня это так действует?!
— Собирайся. — Я забросил в рот обезболивающее, подхватил пакет с тушенкой и огляделся. По-хорошему бы подогреть с кашей, но я не мог думать о еде вообще, когда она стоит и боится пошевелиться. Хорошо, что не шевелится — меньше пахнет! — Какого черта стоишь?
— Тебя боюсь.
— Мое имя Киан. — И я вышел из палатки.
Холодная тушенка стала мне наградой… а скорее — утешительным призом. Потому что территория осталась за ней. И даже зверь на нее закусил, чему я только усмехнулся.
Но стоило вернуть ее в снегоход, застегнуть ремень надежней, чтобы не выпала… и такая власть над ней ударила в голову, что та аж закружилась. Реакции зверя и собственного тела обескураживали и бесили. Что со мной сделали на этой дрянной базе?! Почему я не живу, а мучаюсь эти месяцы?!
— Не смотри на меня так, пожалуйста, — втянула голову в плечи Лали.
А я моргнул, стряхивая наваждение. Оказалось, что я просто нависаю над ней и ввинчиваюсь взглядом, будто все ответы и правда в этих испуганных больших глазах…
Только ответы эти страшные до одури. Как по хрупкому льду идти — продираться к ним. Я стиснул зубы и отвернулся, признаваясь себе, наконец, в главном.
Я не на базу ее вез для допроса — я вез ее в берлогу…
***
Сегодня я впервые увидела перед собой того, кто был рядом ночами. Что-то проскользнуло во взгляде мужчины такое, что одновременно и вернуло надежду, и посулило еще большую боль разочарования, если мы не договоримся. Мне снова захотелось сказать ему все, и будь что будет… Но на мне ответственность за малыша, который ждет. Если я проиграю, он не дождется и угаснет медленно на аппаратах — в этом не было сомнений.
Я всматривалась в ванильный рассвет над снежной пустыней и надеялась, что Киан вспомнит меня. Его имя мне нравилось. Оно казалось таким мягким, обтекающим препятствия, а не прущим напролом… в отличие от того, кто его носил.
Я ничего ему не докажу. Я обуза для него в этом мире. А мир давил своим величием.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мы обогнули последний ледяной массив и пустились вниз по равнине. Молочное небо обещало пургу, и я лишь забилась плотнее в кресло. Через час мне уже не казалось все это красивым. В глаза мело, дыхание спирало, даже если плотно укутаться воротником. К концу дня мне казалось, я уже не встану с этого кресла.
С приходом ранних сумерек метель стихла, и Киан, наконец, сбавил скорость, а я с трудом узнала знакомый холм на горизонте.
Вход в базу прилично завалило. Пока Киан откапывал двери, я кое-как добралась до чая. Наверное, никогда еще не пила горячий напиток с таким наслаждением. Все грядущее показалось таким далеким! Только здесь и сейчас — закат над призрачным горизонтом и горячая чашка в руках.
Скрежет железа прозвучал в тишине громом среди ясного неба, и я медленно повернула голову к открытой двери. Медведь уже направлялся ко мне с лопатой:
— Отойди, — приказал напряженно, и я тяжело поднялась с сиденья. — Заходи и жди внутри. — Но я так и не нашла в себе силы шагнуть в зияющую темноту. Замерла, моргая на проход, пока над ухом вдруг не раздалось: — Заходи и жди меня у входа, — прорычал он, и его горячее дыхание опалило щеку.
Я медленно моргнула, делая судорожный вдох, и шагнула вперед.
Внутри все выглядело еще более безжизненным, чем когда я была тут. В коридоре было темно. Внутрь уже надуло снега, а ветер помчался свистеть по внутренностям базы, нагоняя на меня жути еще больше.
Я опустилась на корточки и оперлась на стену. Мутило. От этой дикой гонки кружилась голова, а стоило прикрыть глаза, перед взором снова летел снег, и казалось, от этой картины никогда не отделаться.
Мне почудилось, что я даже задремала от усталости. Потому что будто во сне открыла глаза и побрела наружу к свету. А там уже утро, и белый медведь меня ждет — стоит и смотрит с укоризной, мол, долго ты?
— Сказал бы раньше, — пробормотала я, — и я бы пришла…
— Что сказал?
Я дернулась и заморгала на яркий электрический свет. Мужчина сидел передо мной на корточках и неприязненно щурился.
— Пойдем.
— Я, кажется, не могу, — поморщилась и попробовала встать на ноги. Дрожали.
— Вставай, — безжалостно рявкнул он, схватил вдруг грубо под руку и потащил вперед.
Я моргала, осматриваясь, и едва успевала переставлять ноги. Кажется, я проиграла, не начав даже бороться за себя…
— Подожди, — попробовала упереться. — Можно передохнуть хотя бы?
Но он только дернул сильнее. На что злился — понятия не имела, но его будто с цепи сорвало, стоило закрыться дверям. Когда он толкнул меня на лестницу, а потом направо, я поняла, что тащит в лабораторию.
Даже полноценный вдох застыл в груди, не то, что звук. Тело сковал страх и отчаяние такой силы, что я была готова признаться во всем, чего не делала, и понести наказание. Потому что я помню его взгляд в этой клетке. И того, что я была по другую сторону, достаточно, чтобы он ненавидел.
На ступенях, ведущих в лабораторию, я едва не полетела вниз, а потом чуть не задушилась на собственном воротнике, когда Киан схватил за шкирку. Стоило ему отпустить, и я рухнула на пол, откашливаясь.
— Чья это клетка? — Он прошел мимо в тяжелых черных сапогах, и я попятилась. Какие-то надежды на возможность договориться рассеялись. Там, на пустоши, он был практически пушистым медвежонком, сдерживая свое истинное лицо. Сейчас я почти пожалела, что спасла его. — Я спрашиваю, чья клетка?
Он присел рядом, и я зажмурилась:
— Твоя.
7
— Как долго?
— Не знаю, — не находила в себе силы открыть глаза.
— А сколько знаешь?
— Я видела тебя неделю… — голос позорно дрожал.
— И как зрелище?
Я тяжело сглотнула и разлепила веки, уставившись на него. Наверное, это был последний приступ злости и отчаяния в моей жизни, но я вложила во взгляд все несогласие с тем, что он со мной творил: