А я бреду — и спину
под дождик подставляю,
его благословляя
за эту середину
простую, золотую,
прозрачную, как сбруя
на жеребёнке
ночи звонкой…
Вот исповедь моя.
И я уже не я —
осколок лета
это.
Струя звенит,
виясь в зенит.
14 августа 1970
2
Руки́ не оторвать мне от пера —
пора!
Пора умнеть
и мне.
Где лунных для меня пасут коней?
14 августа 1970
ЛЕТЕЙСКИЕ ВОДЫ
(1)
Последняя река, останови
движение твоей воды неспешной!
Я одержим печалью безутешной:
я по другую сторону любви.
О, этот мир бывает внешне схож
с обителью, покинутой навеки, —
когда нам забытье смежает веки!
Но лишь тоску усугубляет ложь.
Порою чудится: в кошмарном сне
друзей далёких различаешь лица —
не обольщайся! Это только снится,
ты здесь один: не люди это, нет,
не души их, а только тени душ
скитаются в молчанье углублённом…
Но та, чье имя стало мне законом,
она, владычица бессонных дум,
она по эту сторону любви,
добра и зла, забот и дружбы нежной,
в наисчастливейшей юдоли грешной —
и бог за то её благослови!
(2)
Сей мир безобразен: в Содоме живу.
Бывает прекрасен здесь разве лишь звук,
таящийся в струнах, в органном стволе
и в сумерках лунных: живу на Земле.
Зима ли здесь, лето ли — солнце печёт, —
здесь речка печальная Лета течёт.
Торопятся месяцы, катятся годы
в летейские воды, в летейские воды.
Всё в мире по-прежнему: солнце, луна,
в апреле придёт неизбежно весна,
предметы, устои — на прежних местах, —
но тенью планета густой облита!
Зима ли здесь, лето ли — солнце печёт, —
здесь речка печальная Лета течёт.
Спешат поколенья, нисходят народы
в летейские воды, в летейские воды.
(3)
Я — Сфинкс разгаданный Эдипа.
Увы, назначен мне исход
в сырую ночь, в немые всхлипы
летейских вод, летейских вод…
19 августа 1970
СВЯТОЙ ДОМИНИК
О, я верую страстно! Ты душу мою помяни,
заступи перед господом нашим, святой Доминик!
Заступи, заклинаю тебя человеком-Христом!
Да простится мне то, что колен не умел преклонить,
и гордыня мирская, и плоти потворство — за то,
что в слезах уходил от елейной премудрости книг
к благодати, твоим указуемой в небе перстом.
Помяни мои слёзы у отчих колен, Доминик!
Да не взыщет создатель за помыслов прошлых пути,
ибо вот я прозрел! А ещё ты раба помяни
Боттичелли, что к истинной вере меня обратил.
25 августа 1970
СОМНАМБУЛИЧЕСКИЙ РОМАНС
Я люблю тебя в зеленом!
Ветер зелен, веток зелень…
Кануть голубем с балкона
в чашу звёздных ожерелий,
раствориться, раствориться
в нескончаемых просторах —
эта радость только птицам,
только нам с тобою впору.
И повиснуть на маслинах
ветром, что метался в поле…
День томительный и длинный
ожиданием расколет
ночи, чёрные от крика
звёзд, их сладостного яда…
Этим летом, Федерико,
приезжай ко мне в Гранаду.
Смерти нет! Сердца, не верьте
этой выдумке упрямой…
Verde que te quiero verde.
Verde viento. Verdes ramas.
25 августа 1970
ЛИХОРАДКА
Я болен, я болен —
ни смерти, ни сна:
со всех колоколен
гундосит весна.
Скажите, доколе
мне долю нести —
оскомин дрекольем
глаголы пасти?
Спасти очертанья
исчерпанных слов?
Окстись, на черта мне,
на кой мне сдалось!
Но вот на приколе
восьмая весна —
я болен, я болен,
ни смерти, ни сна.
Лежу в этом мире
безумных потуг
в пустынной квартире,
в холодном поту,
лежу, точно в склепе,
в юдоли земной.
Но чудится: степи
простёрлись за мной —
погоня, погоня,
полтинники юрт,
приземисты кони
и стрелы снуют —
от них ускачу ли?
Полуденный зной…
Косоги почуяли
запах степной,
всё уже и уже
подковы охват —
погоня! Но ужас:
то скачут слова!
Я пойман — я эпик,
а эпоса даль —
то скифские степи,
то мокрый асфальт,
где лошади Клодта
и старый вокзал —
мальчишки в пилотках,
девчонки в слезах…
Наречь лихорадкой
хворобу мою
со дна Петроградской
восходит июнь.
28 августа 1970
УСТАЛОСТЬ
Со мною что же сталось?
усталость, ах, усталость.
Исчерпаны науки —
претит мне даже звук их
имён нескладно-сложных,
их злато истин ложных…
Я жрец высоких истин
пера, резца и кисти,
но я бессилен, боже, —
и музы немы тоже.
От формул и от грусти
сбегаю в захолустье —
но нет и здесь покоя!
Я вывожу рукою
такие закорюки,
что если стать от скуки
не суждено мне прахом,
то я умру от страха.
Они молчат, науки!
Но их немые звуки
зачем меня тревожат?
и время кто стреножит?
Науки немы, пусть их…
Молчат и музы тоже.
Усталости и грусти
я жрец. Мне август — ложе.
30 августа 1970
* * *
— День, ты сна не дал мне доглядеть —
где регалии ночные, где?
— Ночь, я истины твои постиг —
ты прости, я говорю про стих.
— День, все истины твои просты,
а стихи напористы, прости.
— Ночь, родительница ты идей,
я же только твой подёнщик, день.
31 августа 1970
СОНЕТ
Кое-какие весомые истины,
спорные исстари, выясним, истые.
Кое-какие задачи глобальные
глыбами лбов одолеем мы, дальние,
или в примеры сведём тривиальные.
Кое-какие уроки истории —
малую толику: притчи бесчисленны! —
уразумеем, должно быть, мы, — вскоре ли
или не сразу, а всё же домыслим их.
Правда, порою весьма радикальны мы:
некто с идеями маниакальными,
некто искатель, а очи нахальные…
Хляби хвалы… океаны хуления…
Хлеб поколения? веянья тленные?
2 сентября 1970
ЧАРЫ СЕНТЯБРЯ
Слова, мелодии, опять слова
мне целый месяц не дают покоя.
Наверное, сентябрь виноват,
наверное, увядшие левкои…
Брожу по улицам, в полях брожу,
виденьями таинственными брежу,
а мир вещей мне видится все реже.
Должно быть, возраст положил межу…
Я снова доверяю сентябрю,
его картинам медленным и чистым.
Пора: я снова стану архаистом
и старые заветы повторю.
Как новый дар, приемлю этот бред
счастливейший раздумий и покоя.
Замечено, что только в сентябре
со мной ещё случается такое.
3 сентября 1970
ВЕСЁЛЫЙ ДЕРВИШ
Не ноги у него — ножищи,
не руки у него — ручищи,
ощипан с головы до пят,
лохмотья куцые вопят,
и духом он, и телом нищий,
ночует под мостом опять…
А всё же — веришь иль не веришь —
он счастье полон до краёв:
придуманный весёлый дервиш,
мой стих, призвание моё.
3 сентября 1970
Реклама-оратория
Посв. Г. Т., в замужестве Г. Д.
ХОР
Пора, пора воспеть Гостиный Двор.
Ах, мои слёзы!
Там продавщицы — нимфы на подбор.
Ах, мои слёзы!
Там я брожу — Назон, восставший в бозе
с недавних пор,
и мнятся мне мои Метаморфозы —
Гостиный Двор!
ЮРИЙ КОЛКЕР
Моя любезная ушла
делить свой хлеб с другим,
но пусть ей всё-таки во сла-
-ву будет этот гимн!
ХОР
Ах, мои слёзы!
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Женщина стоит у патефона —
вона!
Стала мечтою мичмана,
сердцу привычной гаванью
в плаванье заграничном,
а главное —
говорили ей: не меняй фамилию,
а она…
ЮРИЙ КОЛКЕР
Коллега! Вас высечь следует:
Вы гений, но мне не друг.