– С тобой проблемы будут.
– Это почему?
– А я позвонила Лебензону, – Екатерина Тимофеевна поправила прядь тщательно уложенных каштановых волос. – Лев Аронович мямлил что-то, прям на себя похож не был. Обычно он про коллег не стесняется.
Я тоже у Лебензона поспрашивал про Дыбу. Собственно, кличку и узнал у него. Трижды была замужем, двое детей, член партии с какого-то там лохматого года, потомственная врачиха, строит все ЦКБ, и даже Чазов ее боится.
– Оказывается, с тобой, Панов, столько было приключений за последний год, – Екатерина Андреевна опять обошла меня по кругу. – И людей ты в утопленном автобусе спасал, и болезнь генерала вовремя поймал, к нам в ЦКБ отправил. Австрия, да? Как там? Каштаны на Рингштрассе цветут?
Главврач «скорой» явно была за границей. И похоже не раз.
– Цветут, – покорно согласился я.
– А нам тут приключения не нужны, – Дыба повысила голос и покачала у меня перед носом наманикюренным пальчиком. – Мы тут по инструкции работаем! И не дай бог шаг влево, шаг вправо – расстрел. Первый отдел исполнит, прямо тут, у нас в подвале. Где полк НКВД был.
– В каком месте смеяться?
– Тебе не смеяться надо, а меня слушать. Я с тобой цацкаться не буду. Генерал, не генерал, мне на твои мохнатые лапы плевать и растереть, это ясно?
– Предельно. Со своей стороны, хочу сказать, что нарушений трудовой дисциплины мною допущено не было, жалоб на меня от населения не поступало, этику с деонтологией я не нарушал. К тому же, Екатерина Тимофеевна, я сюда не просился. Меня пригласили.
– Вот и отличненько, – Екатерина Тимофеевна перешла на ласковый тон, от которого мурашки побежали. – Будешь паинькой – сработаемся. Только предупреждаю сразу. Девок в бригадах мне не портить. На работе никаких амуров. Выгоню с волчьим билетом, утки не возьмут в Зажопинской больнице выносить. Бухать тоже нельзя. Даже после смен. Учую выхлоп – прогоню! И учти, Панов. То… особое обстоятельство, о котором мне сообщил Евгений Иванович… это совсем не плюс. Оно не отменяет твоих прямых обязанностей. Вопросы есть?
Да что же она меня так с ходу сношает-то? А где ухаживания, прелюдия?
– Вопросов нет, вариант первый.
– Не поняла? – зависла Дыба.
– Приятель из Харьковского меда рассказывал. У них там есть доцент на рентгене, Игорь Федорович Бодня. Вот он и говорит, что вопросов не бывает в трех случаях: когда все ясно, когда ничего не ясно и когда, как зайцы поют, «а нам всё равно».
– Шутник, – хмыкнула Екатерина Тимофеевна. – Пойдем, покажу наши хоромы и познакомлю с коллективом.
Хоромы впечатляли. Свежий ремонт, везде цветы – фикусы всякие, драцены, даже две пальмы. Отдельная комната отдыха для врачей, отдельные для фельдшеров и водителей. Везде цветные телевизоры, холодильники. Хочешь питайся в столовой, хочешь – с собой приноси. Своя медицинская библиотека, ну и оборудование… Фонендоскопы, тонометры, аппараты ЭКГ – все немецкое, мухи не сношались.
Познакомили с коллективом. Восемь бригад, две в постоянной готовности. Мужчин и женщин пополам, из последних – есть симпотные. Но такие, с задранным носом, прямо Шишкина № 2. Кстати, Лизуню на летнюю практику распределили сюда, на Волынку. В кардиологию. Папочка расстарался. Именно это мне так хотела сообщить подружка. А я, гад, трубку не брал, в институте не появлялся.
А как появился… Лизун сразу запалила загар. Как ни прятался под зонтиками в Сочах – все одно слегка подкоптился.
– Да просто на шашлык с новыми коллегами ездили, в Серебряный Бор. Там и загорел слегка. Вспомни, какие дни в мае были. Жара.
– Не такая уж и жара, – глаза Шишкиной излучали подозрительность. Надо бы ее поскорее переключить.
– Как ресторан? – ударил я в ответ. – Вкусно кормили?
– Ты о чем?
На лице Лизы промелькнуло что-то тревожное.
– Я о блондинчике, с которым ты выпивала, танцевала в кабаке… Или думала, что не узнаю?
– Ах, ты про Вадика? Тебе не о чем беспокоиться. Он с соседнего потока. Нас распределили на практику в одно отделение. Вадик предложил отметить. А с кем я должна была проводить свое время, – Шишкина перешла в атаку, – если ты пропал?!
– …Панов, вы меня слушаете? – Дыба заглянула мне в глаза, покачала головой. – Вот ваш непосредственный руководитель. Доктор Геворкян. Авис Акопович.
Я посмотрел на грустного низенького армянина. Волос на голове у него уже почти не было, как и некоторых зубов – во рту блестели золотые коронки.
– Пожалуйста, не надо шутить про доцента и студента, – доктор отвел меня к окну, принялся расспрашивать о профессиональных навыках.
Отвечал на автомате, а сам вспоминал, что за шутка про доцента. Вспомнил. Это же знаменитая реприза Карцева. «А вас как зовут? – Авас». Да, не повезло Геворкяну с имечком. Хоть и не совсем то, что придумал Жванецкий, но очень похоже.
– Имейте в виду, Панов, я приму у вас зачеты. Таково требование Екатерины Тимофеевны. Правила эксплуатации медицинского оборудования, стандарты сердечно-легочной реанимации и так далее…
Мне была вручена целая брошюра с описанием моих обязанностей. Правила общей анестезии, применяемой на догоспитальном этапе, протоколы диагностики, техника безопасности при заразных болезнях – чего тут только не было…
Делать нечего – пошел изучать литературу, готовиться к зачетам. Тем более Геворкян сегодня не дежурил – выездов не планируется. Пока читал инструкции, прислушивался, о чем болтают врачи и фельдшеры. Главная тема дня – выставка Москва – Париж в музее Пушкина. Французы привезли всякого разного абстракционизма, кубизма. Да и наши выставили много интересного. В экспозиции присутствовал даже «Черный квадрат» Малевича. Что еще круче – лягушатники заполучили на мероприятие Брежнева. Генсек был совсем плох. Прошел два зала, потом попросил стул – сидел, смотрел на картину «Ленин на трибуне». Как зомби. Почти полчаса не мог встать, даже приданная бригада «скорой» забеспокоилась.
– А что вы думаете про «Черный квадрат»? – одна из фельдшериц глазами показала коллективу на меня. Мол, где ваши мозги обсуждать все это при постороннем.
Народ заспорил про Малевича. Вспомнили про «Черный круг» и «Черный крест». Кто-то заумно ляпнул про победу активного человеческого творчества над пассивной формой природы.
– А ваше мнение о Малевиче какое? Товарищ… Панов, кажется? – спросила та самая активная фельдшерица, что сигнализировала про меня.
– Думаю, Казик был одним из первых акционистов – так публику подорвать своим квадратом…
– Что вы имеете в виду?
– Вспомните годы, предшествующие революции. Разгар атеизма у творческой интеллигенции. А тут художник рисует черный квадрат и вешает его на первой же выставке в красный угол, где обычно висят иконы. Что народ подумал?
Все молчали, с любопытством меня разглядывая.
– Бога теперь нет, – я развел руками. – Вот такой посыл от художников. Ну, или вспоминая Ницше, «Бог умер». А про всякую победу активного человеческого над природой – это потом умники придумали. Чтобы выпендриться. Кстати, имеется мнение, что это вообще дорожный знак.
* * *
Геворкян погонял меня знатно. И так вопросы задавал, и ситуационные задачи. Подловил пару раз на сложных темах, но не сказал ничего.
– Странные у вас знания, – подытожил он. – Не очень похоже на студента. У тех и теории больше, и система есть. А у вас… будто вы много лет уже отработали, что делать – знаете, а почему – успели забыть.
– Если честно, то я готовился к тому, что вы практические навыки проверять будете. Я же не врачом работать собираюсь, а фельдшером. Главное – правильно и вовремя выполнить назначения врача.
– Ситуации разные бывают. Мало ли что с доктором случится, – рассудительно ответил Геворкян. – А контингент у нас… Разный.
И он в который раз уже повторил о недопустимости личных контактов и прочем, что здесь повторяют, наверное, по пять раз в день как намаз. Я покивал. А что делать? Не от хорошей жизни. Обслуживаемый народ – сложный. В список внесены не только номенклатурщики, но и члены их семей. Да, от них, пожалуй, сюрпризов побольше, чем от самих вождей. Жены, а главное – деточки. Песню про мажоров споют еще нескоро, а само явление уже есть. Эти животные намного равнее других. Мы для них – обслуга. И прав, соответственно, у нас – мизер.