Читать интересную книгу Реквием - Грэм Джойс

Тишина позади накатывала на него, как приливная полна. Она пенилась у него за спиной, угрожая затопить; прилив обрушивался на доску с непристойностями и, разбиваясь о них, отступал. Он прочитал надпись еще раз, затем взял тряпку и спокойно стер ее, взял мел и написал плохо слушавшейся рукой: «Сегодня урок по основам религии. Что такое „Ветхий Завет"?»

— Возьмите учебники, — сказал он, следя за тем, чтобы голос звучал ровно. — Откройте на двенадцатой странице.

Здесь, в Гефсиманском саду, по его ноге под брючиной пробежал ручеек пота. В пещеру в скале песчаного цвета вошел монах-францисканец. Том погладил ствол оливы и решил последовать за монахом.

В пещере было покойно и прохладно. Стены отражали свет, наполняя пещеру тусклым янтарным сиянием. Монах в коричневой францисканской рясе и кожаных сандалиях сидел на табурете за столом и писал. В этом зрелище было что-то подлинное, внушающее уверенность. Чувствовалось, по крайней мере, что ты не в тематическом парке развлечений. Монах поднял голову и улыбнулся. Это был крупный человек с темными редеющими волосами и бархатными глазами.

— Простите…

Оказалось, что монах не пишет, а чертит с помощью линейки какие-то линии на чистом листе бумаги. Проведя очередную линию, он отложил в сторону шариковую ручку.

— Извините… — прошептал монах. — Я не очень… по-английски.

Том держал в руках листок бумаги, но колебался, стоит ли показывать его монаху.

— У меня вот это. На латыни. Я думал, может быть, вам это знакомо.

Монах взял листок.

— De profundis clamavi, — произнес Том нетерпеливо. — Из глубины.

— De profundis clamavi, — одобрительно подхватил монах. Положив листок бумаги на стол, он слез с табурета и воздел указательный палец к небесам, стараясь вспомнить английские слова. — «De profundis» — это псалом. Да, псалом сто, два и девять. — Глаза его разгорелись от усердия, а говорил он тихим ободряющим шепотом. Том подумал, что он, возможно, испанец. — «Из глубины взываю к тебе, Господи… Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра…»[18] Это псалом о Господней милости и прощении. Это песнь восхождения.

Том потряс головой и, обратив взгляд ко входу в пещеру, прищурился от яркого солнечного света. Когда он снова повернулся к монаху, глаза его были мокры. Увидев это, монах улыбнулся и положил руку ему на плечо.

«Бедняга думает, что меня тронула красота псалма», — подумал Том. Ему было неловко. Расплакался, как ребенок. Откуда монах мог знать, что слезы были вызваны его собственными горестями? И прежде всего тем, что он не мог вспомнить, что он потерял раньше — жену или веру?

Поблагодарив монаха, Том вышел. Он чувствовал, что монах смотрит ему вслед. Солнечный жар сразу окутал его, как покрывалом. Ноги ступали неуверенно, слегка кружилась голова. Подойдя к древней оливе, он снял шляпу и прислонился к стволу. Из-за знойного марева он видел все вокруг немного искаженно. Слепящий свет обесцвечивал листву деревьев. Головная боль заставила его закрыть глаза.

«Если дело только в том, что кто-то там что-то написал на доске, — сказал Стоукс, — то это случалось со многими учителями. И тот, кто пишет это, не менее несчастен, чем люди, которых он оскорбляет». Но Стоукс ошибался. Дело было не в словах, написанных на доске.

Стерев написанное на доске, Том не избавился от проблемы. Надпись возникала там с постоянным упорством. Том подозревал, кто это делает, но у него не было доказательств. Ему даже казалось, что иногда кто-то из школьников стирает надпись до его прихода, чтобы он ее не увидел. В конце концов виновник был разоблачен и без какого-либо расследования с его стороны. Однажды после урока два ученика сказали ему имя этого мальчишки — его он и подозревал.

Он был вполне нормальным четырнадцатилетним школьником, немного замкнутым, но способным. Некоторое время назад он без всякой видимой причины стал относиться к Тому враждебно. Том задержал мальчишку после урока и предъявил ему обвинение. Сначала тот отрицал все, но все же не выдержал и частично сознался. При этом он почему-то упрямо утверждал, что писал эти гадости лишь однажды, — хотя Том собственноручно стирал их с доски шесть или семь раз. И только после того, как Том пообещал, что не станет рассказывать об этом его родителям, мальчик объяснил свое поведение. Он был отчаянно влюблен в Келли Макговерн, ученицу четвертого класса,[19] в котором Том преподавал английский и литературу. А Келли, как с удивлением услышал Том, была страстно увлечена им самим. В результате мальчишка стал патологически ревновать ее к учителю.

Том поступил великодушно и отпустил парня с миром, предупредив, что в случае повторения инцидента тот так легко не отделается. Он объяснил ему также, что школьницы часто увлекаются тем или иным учителем и, как бы то ни было, он, Том, любит свою жену и не интересуется ученицами.

Нет, вовсе не из-за этих надписей он оставил школу.

Когда Том открыл глаза, он увидел в саду женщину под покрывалом.

Она стояла под другой оливой, защищавшей ее от яркого солнечного света. Всего в нескольких футах от него находилась та самая арабская женщина, которая неотступно следовала за ним по всему Иерусалиму. Но на этот раз она выглядела по-другому. Вместо коричневого тряпья на ней было белое платье, покрывало тоже было новым — из тонкого серого полупрозрачного материала. Солнце, отражавшееся от ее белой одежды, почти ослепляло его. До него невидимой лентой донесся все тот же пряный запах. Том хлопал глазами и молчал. Она стояла в ожидании под деревом — не какой-нибудь фантом, а реальная женщина из плоти и крови. Она сделала Тому знак, чтобы он следовал за ней, и стала удаляться в глубину сада. Том пошел за ней.

Она пробиралась между древних олив, и листва деревьев начинала трепетать при ее приближении. В воздухе струился запах бальзама, поднимавшийся из трещин в иссохшей почве и наполнявший сад. Неожиданно женщина остановилась, поджидая его, и он испытал ощущение, будто вся вселенная сосредоточилась в том узком пространстве, где они находились. Женщина двинулась к нему, раскинув руки, а ее пряный запах словно парализовал его. Она подняла покрывало, но лицо ее при этом оставалось в тени. А затем она поцеловала его в губы. Он почувствовал, как ее язык проникает ему в рот, и в тот же миг женщина исчезла, а вместо нее осталась большая пчела, которая заползла в его полураскрытый рот и ужалила в нижнюю губу.

Тома охватила паника, он почувствовал, что сейчас упадет, и… проглотил пчелу. Кашляя и задыхаясь, он, не разбирая дороги, кинулся к пещере, где сидел монах-францисканец.

22

— Так, теперь нужен лед, надо сосать лед, — приговаривала Шерон.

В ней проснулся инстинкт еврейской матери, спасающей своего ребенка. Она смочила отек на губе Тома слабым раствором соды и стала пересыпать кубики льда из ванночки в стакан. Она встревожилась, когда Том сказал, что его горло распухает.

— Только держи лед с другой стороны рта, чтобы он при таянии не смывал соды.

— Твоя шода прошто ушасна, — пожаловался Том.

Некоторые звуки давались ему с трудом. Его лицо продолжало пухнуть и напоминало хеллоуинскую тыкву.

— Оставь ее, она необходима! — воскликнула Шерон, вскидывая руки. — Подумайте только, пчела ужалила его, забравшись ему в рот!

Том ждал, что она добавит «ой вей».[20] Шерон кинулась хлопотать вокруг него, как только он вернулся со своей экскурсии в Гефсиманский сад. Она впихнула ему в рот еще один кубик льда.

— А что, если бы там не было этого монаха? Но как эта штука попала к тебе в рот? Ты что, лизнуть ее хотел? Я шучу, конечно, но я никогда не слышала ничего подобного. Ты говоришь, монах вытащил жало из твоей губы ногтем? Господи, надеюсь, ноготь был чистый. Не хватало нам только инфекции! Что это был за монах?

— Франшишканеш.

— Францисканец? У них в ордене соблюдают правила гигиены? Возьми новый кусок льда.

Как только его ужалила пчела, Том побежал за помощью к монаху. Тот оттянул губу Тома, пытаясь отыскать остатки жала, что было разумно, так как надо было удалить хвостик с ядом прежде, чем он выделит еще больше кислоты. Однако найти его оказалось непросто. Когда монах в конце концов заявил, что вытащил жало, Том был уверен, что это всего лишь попытка воздействовать на пациента внушением.

Ибо он знал, что эта пчела на самом деле была не совсем пчелой.

— А что случилось с этой пчелой? — поинтересовалась Шерон, положив руку Тому на лоб, чтобы промерить, нет ли у него температуры.

— По-моему, я проглотил ее.

— Проглотил? Ты хочешь сказать, что она у тебя внутри?! О боже, надеюсь, она хотя бы сдохла.

— Конешно шдохла. А вообще-то, я не знаю.

Когда он пытался выплюнуть насекомое, ему показалось, что он его проглотил. В горле у него что-то вибрировало. Это представлялось абсурдным, но что было, то было.