Читать интересную книгу История одной семейки - Кристине Нёстлингер

– Нормальный, приличный ребенок в твоем возрасте, – убежденно произнесла бабушка, – обо всем этом никакого понятия не имеет!

Тетя Фея верила всему, о чем вещала ее сестра.

– О боже, о боже, Ольфичка! – ныла она, когда бабушка замолкала на пару секунд, чтобы перевести дух.

Потом приперлись тетя Лизи и Андреа. Тетя Лизи частенько приходит днем домой. А с какой стати тут объявилась моя сестра, понятия не имею. Обычно в обед она где-то в районе университета.

Обе уже все знали и жаждали объяснений. Но мне показалось идиотским излагать все по второму кругу. А вот бабушке, конечно же, нет! Она представила Андреа и Лизи их брата и племянника как вице-босса наркомафии. Тетя Лизи ответила на это возгласами типа «о-боже-боже-Ольфи» в стиле тети Феи. Андреа схватила меня за плечо, тряханула со всей силы и принялась выпытывать, как на допросе:

– Ты что-нибудь хранишь дома?

Сначала я даже не понял, о чем она. Лишь когда сестра сказала: «Тогда надо избавиться от этого! Если школа обратится в полицию, они устроят в доме обыск!», мне стало понятно, что ее свербит.

Андреа подталкивала меня к моей комнате. Бабушка, тетя Фея и тетя Лизи влачились следом. Андреа непрерывно верещала всякую хрень вроде «Будь благоразумен», или «Отпираться не имеет смысла!», или «Ты должен признаться, где все хранишь, иначе мы не сможем тебе помочь!»

Человеку, по врачебной ошибке попавшему в сумасшедший дом, вряд ли было бы хуже, чем мне тогда!

Четыре бабы не постеснялись даже обыскать мою комнату, словно заправские полицейские. Андреа приговаривала: «Это для твоего же блага!», тетя Фея то и дело спрашивала: «А как выглядят эти штуки, которые мы ищем?» Тетя Лизи объясняла ей что-то про «белый порошок» и «серо-коричневые шарики».

Пока они перерывали мои вещи, я стоял у окна, уставившись в сад, и удивлялся, почему это мне совершенно не до моего знаменитого «первобытного крика». Он бы очень пригодился, но во мне совсем не было орательного воздуха. И я бы не смог выдавить из себя ничего громче визга морской свинки.

Рыскающие по комнате бабы нашли пару сигарет в ящике письменного стола. Тетя Лизи провозгласила, что речь может идти о «специально подготовленных самокрутках». Андреа посчитала это «чепухой». Бабушка предложила распотрошить их проверки ради.

– Куда они обычно это суют, – озабоченно спросила она, – в табак или фильтр?

Просветил ее кто-нибудь или нет, я не услышал, потому что через тот кусочек сада, что был виден мне из окна, к дому шла Йоши. Я хотел выйти из комнаты, но Андреа вцепилась в рукав моей рубашки.

– Ты останешься здесь! – закричала она. – И никуда не пойдешь! Ишь, чего захотел!

А бабушка, потроша фильтр, заорала:

– Я обещала Мони, что ты не покинешь дом, пока она не вернется!

– Я просто открою дверь, – сказал я, – пришла моя подружка.

Подтверждая мои слова, мелодично зазвонил звонок. Четыре бабы уставились друг на друга.

– Я открою, – сказала тетя Лизи.

Три родственницы кивнули ей.

– Ничего ты не откроешь, – взвился я, – своей подруге я сам открою дверь. А если ты меня не выпустишь, – гавкнул я на Андреа, – я тебя сейчас так пну – три недели будешь с синяком ходить!

От неожиданности Андреа выпустила мою рубашку, тут же попыталась снова ее схватить, но я уже выбежал из комнаты. Я скатился с лестницы, как скорый поезд. Четыре бабы меня не преследовали. Они стояли наверху на лестничной площадке и таращились мне вслед.

Я открыл дверь. Мне не хотелось, чтобы Йоши входила. То, что творилось в доме, было настолько отвратительным, что гостям показывать все это не стоило.

В сад сегодня не выйдешь – там холодно и ветер.

А на кафе у меня не было денег. И, кроме того, если бы я попытался уйти, четыре фурии наверняка погнались бы за мной и попытались задержать. Наверное, все эти сумбурные мысли отразились на моем лице, и вид у меня был совершенно беспомощный, потому что Йоши сказала:

– Прости, что заявилась вот так запросто. Но до четырех я бы не дотерпела.

Мою нерешительность Йоши поняла так: мне сейчас не до разговоров по душам.

Ее крохотный нос задрожал, как у зайца, глаза наполнились слезами, и она прошептала:

– Помоги мне! У меня больше никого нет!

Раньше я никогда не видел, чтобы такие крупные слезы так тихо и благородно текли по таким красивым щекам.

– Заходи, – сказал я, и смутное подозрение, угнездившееся во мне за последние дни, что я, наверное, люблю это маленькое тощее создание, одетое не пойми во что, превратилось в уверенность. Не знаю, как чувствуют себя другие, когда вдруг осознают такое. Наверное, на них это осознание сваливается не в тот самый момент, когда за спиной караулят четыре истерички, а перед ними рыдает объект их любви.

Во мне вдруг перепутались все резинки. Дело в том, что я живу в уверенности – с медицинской точки зрения неверной, но стопроцентно верной с точки зрения чувств, – что внутри я весь опутан резинками, которые и держат меня вместе как целое. Они натянуты во мне крест-накрест и вообще по-всякому. Иногда они провисают, а потом вдруг туго натягиваются. Бывает, что какая-то резинка почти рвется или одна закручивается вокруг другой. Ощущения невыносимые! Хотя я к этому давно уже привык.

Но то, что резинки вытворяли сейчас, – такого я не припомню! Они словно взбесились – натягивались как сумасшедшие, рвались, сплетались в клубок, потом снова расплетались и вставали параллельно в ряд, будто струны трехмерной арфы. Казалось, вот-вот кто-нибудь заявится и начнет играть на этой арфе какое-то безумное произведение.

Йоши вошла в прихожую, а мои четыре умалишенные родственницы подошли к перилам лестницы и пялились вниз.

– Что случилось? – спросил я тихо.

Йоши уткнулась мне в плечо. Она не всхлипывала, ничего не говорила, только моя шея и рубашка на груди тут же промокли от ее слез.

С лестницы раздался бабушкин крик:

– Ольф! Ольф! Ольф!

Это было похоже на лай злого сенбернара. Сенбернар стал спускаться по лестнице.

Мамина комната оказалась единственной, куда можно было проскользнуть, не проходя мимо злобной собаки. К тому же в ее двери всегда торчит ключ, поэтому я схватил Йоши за руку, влетел с ней в мамину комнату и повернул ключ в замке.

Усадив Йоши на диван, встал рядом с ней и гладил по черному ежику.

– Дай платок, пожалуйста, – сказала Йоши.

Платка у меня не было, и я протянул ей мамин шелковый шарф, висевший на ручке кресла. Но Йоши не хотелось его пачкать. Она высморкалась в руку и вытерла ладонь о брюки. Потом вытянулась на диване, закрыла глаза и рассказала все, что произошло с субботнего вечера.

Во-первых, от брата пришло сообщение, что он, перепрыгивая во Флоренции через ограду, растянул лодыжку, а с растянутой лодыжкой он не может вести машину. И поэтому еще на неделю останется у своего итальянского друга, чтобы привести ногу в порядок. В общем, всех благ всем на следующие десять дней, извинения и все такое!

А во-вторых, записка от брата все равно уже ничего не исправит, потому что – если верить подружке Йоши – в субботу из школьной дирекции родителям Йоши отправили заказное письмо, в котором просят выяснить местонахождение ученицы Йоханны Эдлингер.

В-третьих, нет никакого смысла отлавливать у дома почтальона и выманивать у него письмо (с заказными письмами это не так-то просто), потому что мать Анны, зубрилки из Йошиного класса, – опять же, по словам подружки, – сказала, что она проинформирует мать Йоши о своих наблюдениях у Муксенедера. Это ее священный долг и родительская солидарность!

В-четвертых, в воскресенье мать Йоши сообщила, что в понедельник утром идет покупать ковер. Для ковра ей понадобятся деньги, которые она откладывала в синюю коробку. Из этой коробки в последние две недели Йоши каждый день что-то брала. Ее скудных карманных денег ни за что бы не хватило на посиделки у Муксенедера!

И в-пятых, родители Йоши жутко возмущены тем, что брат, вместо того чтобы прилежно учиться и сдавать два пропущенных экзамена, сидит в Италии с растянутой лодыжкой. Они в препоганейшем настроении.

– Я не могу вернуться домой, – сказала Йоши, – правда не могу. Письмо из школы, наверное, уже дошло. А мать Анны уже позвонила и сказала, что видела меня у Муксенедера. А мама уже подсчитала свои деньги на ковер и заметила, что почти тысячи шиллингов не хватает! Они меня убьют!

Я принялся успокаивать ее. Может быть, сказал я, мать Анны не дозвонилась. А письмо из школы, вполне возможно, отправили только сегодня, потому что по субботам секретарша работает вполсилы и почтовые отделения закрываются уже в десять утра. Ну а кражу, сказал я, просто надо упрямо отрицать. Ведь деньги мог забрать и брат, прежде чем уехать в Италию. Или домработница. Или кто-нибудь из гостей.

– Ты не понимаешь, – сказала Йоши. – Ты не знаешь моего отца!

Она села и стянула свитер. Повернулась ко мне спиной. Через правую лопатку наискось бежал неровный багрово-красный шрам.