Я поднялся. Авиация нанесла удар по грузовику со взрывчаткой. Он взорвался, на воздух взлетели грузовики, находившиеся впереди и сзади. На расстоянии шестидесяти метров все было покрыто сажей. От грузовиков осталась лишь сплошная черная масса, от которой исходил зловонный дым. Из дымного облака появились фельдфебель с солдатом; они вытаскивали окровавленное и почерневшее тело.
Мы, не размышляя, бросились помогать. Дым застилал мне глаза, я пытался различить силуэты людей. Мимо прошел кто-то, закашлялся и крикнул:
— Не стой как вкопанный. Здесь слишком опасно. Вот-вот взорвутся боеприпасы.
Я услышал шум мотора: дымовую завесу прорезал свет фар. Вдоль обочины ехал грузовик, за ним еще один, затем два… Конвой продолжал путь.
Несмотря на пожар, я почувствовал, что замерзаю. Решил вернуться в кабину «рено», где хоть было более или менее тепло. Дым постепенно рассеивался, стала видна дорога; я увидел группу солдат, закутанных в шинели, собравшихся перед офицером.
— Вы двое, быстро сюда! — прокричал лейтенант.
Мы подбежали.
— Ты, — обратился офицер ко мне. — Где твой пистолет?
— Там, лейтенант, за вами… в «рено».
От страха у меня задрожал голос. Лейтенант был вне себя от гнева. Он, верно, решил, что я потерял оружие и придумал эту историю, чтобы скрыть правду. Он ринулся ко мне, напоминая в этот момент взбесившуюся овчарку.
— Выйти из строя! — рявкнул лейтенант. — Внимание!
Я выступил вперед и только взял под козырек, как почувствовал мощнейший удар. Хотя я успел пригнуться, шапка слетела на снег, открыв мои грязные нечесаные волосы. Я ожидал следующего удара.
— В караул до дальнейших приказаний, — пробурчал офицер, переведя пылавшие от гнева, серые глаза с меня на сержанта. Тот отдал честь. — Ты просто мерзавец, — продолжал офицер. — Пока твои товарищи по оружию погибают, чтобы защитить тебя, ты даже не заметил, что нас собираются обстрелять два самолета. Ты должен был их увидеть. Наверно, заснул. Все вы у меня отправитесь на фронт, в штрафном батальоне. Три грузовика уничтожено, семеро погибло, двое ранены. Они, видно, тоже задремали. Вот что ты натворил. Ты недостоин оружия, которое носишь. Я доложу о твоем поведении.
Он пошел дальше, не отдав честь.
— По постам! — прокричал сержант, пытаясь копировать тон начальника.
Мы побежали в разных направлениях. Я бросился за шапкой, но сержант схватил меня за плечо.
— Возвращайся на пост!
— Моя шапка, сержант.
Солдат, стоявший там, где валялась моя шапка, передал ее мне. В растерянности я забрался в грузовик, водитель как раз заводил мотор.
— Вытри нос, — произнес он.
— Да… Похоже, я расплачиваюсь за остальных.
— Да не волнуйся ты. Сегодня приедем в Харьков. Может, там и караулить будет нечего.
После испытанного потрясения я был вне себя от гнева.
— Сам-то он тоже должен был заметить самолеты. Пли он не в конвое?
— Что же ты ему это не сказал?
Я подумал о двух маленьких точках, которые заметил в полудреме. В том, что сказал лейтенант, была доля правды, но мы даже не рассчитывали ни на что подобное».[58]
В общем-то лейтенант явно искал козла отпущения. Почему именно Сайер был виноватым в налете советских самолетов? Даже если бы их удалось отличить от своих на несколько секунд раньше, разве это что-то принципиально изменило бы в судьбе колонны под авиаударом?
Но, несмотря на понесенные потери, колонна была все ближе к фронту; к выполнению поставленной задачи. Сайер успокаивал себя этим:
«Мысль, что наше путешествие подходит к концу, утешала меня. Через полчаса мы будем в пригородах Харькова. Интересно, в каком состоянии город? Харьков был последним крупным городом перед фронтом. Сталинград от него отделяли четыреста километров. Подсознательно, несмотря на то, что от советских окрестностей меня тошнило, я поскорей хотел попасть на фронт. И тут раздался оглушительный взрыв. Помню, что мы спускались с горы. Перед нами затормозил грузовик, остановился.
— Ну, что там еще? — Я уже открыл было дверь.
— Закрой, и так холодно.
Но я хлопнул дверью перед лицом водителя и пошел по льду, которым было покрыто шоссе имени Третьего Интернационала. Передо мной затормозила машина, проехавшая еще немного по инерции. Курьер из Харькова привез приказ. При слабом освещении было видно, как быстро говорят что-то друг другу офицеры. Они пытались составить план, обсуждали новости. Капитан читал бумагу.
Прошло еще немного времени. Затем по всей длине конвоя прошел сержант, подавая сигнал сбора. К нам подошел капитан, за ним два лейтенанта и три фельдфебеля.
— Равняйсь! Смирно! — рявкнул фельдфебель.
Мы встали, как полагается. Капитан окинул нас продолжительным взглядом. Затем медленно, не снимая перчаток, поднес бумагу на уровень глаз.
— Солдаты, — произнес он, — у меня для вас тяжелые новости. Новости, которые огорчат и вас, и всех, кто воюет на стороне «оси» за наш народ и за нашу судьбу. Где бы ни получили эти новости, их везде воспримут с глубоким огорчением. Повсюду на безграничных пространствах нашего фронта, в самом нашем отечестве мы не можем сдержать обуревающих нас чувств.
— Смирно! — не унимался фельдфебель.
— Сталинград пал! — продолжал капитан. — Шестая армия под командованием маршала фон Паулюса была вынуждена принять безусловную капитуляцию.
Мы не знали, что и сказать. Немного помолчав, капитан продолжал:
— В предпоследнем рапорте фюреру маршал фон Паулюс сообщил, что присуждает крест за храбрость каждому своему солдату. Маршал также пишет, что страдания бойцов невозможно даже представить себе; что после адской битвы, продолжавшейся несколько месяцев, никто в большей степени не заслуживает славы победы. Передо мной послание, переданное по коротким волнам из разрушенного тракторного завода «Красный Октябрь». Высшее командование требует от меня зачитать его вам. Его прислал один из последних оставшихся бойцов Шестой армии, Генрих Штода. В этом сообщении Генрих говорит, что на юго-западе Сталинграда еще слышатся звуки битвы. Он пишет:
«Нас семеро. Мы последние, кто остался здесь в живых. Четверо ранены. Мы скрываемся в полуразрушенном заводе уже четыре дня. Во рту не было ни крошки. Я распечатал последний магазин для своего пулемета. Через десять минут большевики с нами покончат. Скажите отцу, что я выполнил свой долг, что я знаю, как умереть. Да здравствует Германия! Хайль Гитлер!»
Генрих Штода был сыном мюнхенского врача Адольфа Штоды. Воцарилось молчание; его нарушали лишь порывы ветра. Я подумал о том, что под Сталинградом сражался и мой дядя; я с ним ни разу не встречался из-за того, что две ветви нашей семьи оказались оторваны друг от друга. Я лишь видел его фотографию, знал, что он пишет стихи. У меня возникло такое чувство, будто я потерял друга».[59]
А вот у одного из товарищей Сайера известие о том, что они опоздали и солдатам Паулюса уже никто и ничто не поможет, вызвало нервный срыв.
«Какой-то солдат расплакался. Поседевшие виски придавали ему старческий вид. Затем он перестал стоять напряженно и направился к офицерам.
— Мои сыновья погибли, — закричал он. — Я знал, что так произойдет. Это вы во всем виноваты — вы, офицеры. Все бесполезно. Мы не выдержим русской зимы. — Он согнулся в три погибели. — Там погибли два моих сына, бедные мои дети…
— Успокойся, — приказал фельдфебель.
— Ну уж нет. Убейте меня, если хотите. Какая теперь разница. Теперь уже ничто не важно…
Вышли два солдата, схватили несчастного под руки, чтобы оттащить его: ведь он только что оскорбил офицеров. Но тот сопротивлялся, как будто им овладели демоны.
— Отведите его к врачу, — сказал капитан. — Пусть даст ему успокоительное.
Я подумал, что он еще что-нибудь добавит, но выражение лица офицера не менялось. Может, он тоже потерял родственника.
— Спокойно.
Маленькими группками, молча мы возвращались к грузовикам. Наступила полная темнота. На белой линии горизонта показались холодные голубовато-серые пятна. Я поежился».[60]
Итак, все потери, которые понесла колонна, все лишения, которые выдержали оставшиеся в живых, оказались напрасными. Они не успели…
Но предположим, что колонна, которую охранял Сайер, дошла бы к месту назначения на неделю раньше. И что? Грузы, доставленные ценой таких потерь, с таким трудом попали бы в распоряжение какого-нибудь мыслителя, способного отправить рыбий корм и презервативы в «котел»?
Да ведь и тех, кто саму колонну снаряжал, тоже можно отнести к этой категории. Ведь чем именно был нагружен 5,5-тонный ДКВ, на котором Сайерс отправился в смертельно опасный путь? Тяжелым автоматическим оружием. Его героически — другого слова не подберешь — под огнем партизан, под ударами авиации везли из Минска в Киев, потом из Киева в Харьков. Везли и погибали один за другим или калеками после ампутации становились. Зачем везли — чтобы Паулюс мог «продолжать победоносную битву». Получается, что совершенно зря везли.