Читать интересную книгу Писатель и балерина - Олег Рой

По правде сказать, Полина своего «спонсора» немного побаивалась. Безобидный-то он безобидный, но возражать ему Полина опасалась. Когда она – осторожно-осторожно, издалека – пыталась намекнуть на «не на всю ведь жизнь», Венечка тут же становился приторно нежным, называл ее «моя маленькая драгоценность», вздыхал… и не только вздыхал… А в глубине глаз мелькало что-то… что-то непонятное. И это непонятное очень, очень Полине не нравилось. Даже пугало.

Вряд ли, конечно, от «культурного» чиновника можно ждать чего-то серьезного. Некоторым девочкам с любовниками везло куда меньше – и придурки попадались, и извращенцы, и даже вовсе бандиты. Нет-нет, Венечка безобидный, уговаривала себя Полина. Да что – уговаривала, это ж правда. Ну какая там от Венечки может быть опасность? Разве что до рукоприкладства может, пожалуй, дойти – но она ж не кисейная барышня. Балерины только на вид бесплотные создания, а силой с любой легкоатлеткой посоперничают. Нет, попыток рукоприкладства Полина не боялась. Вот наговорить что-нибудь «сопернику»… это да, это может сильно навредить. Ну да ладно, там видно будет, как оно дальше сложится.

Она согнала с лица краску и улыбнулась – как будто робко и немного смущенно:

– По-моему, все эти разговоры про покровителей – больше преувеличение. Всякое, конечно, бывает, и без протекции дело не обходится, но это… это все не то. Не о том. Люди болтают, потому что просто не понимают: хоть бы тебе сам министр культуры протежировал, что толку, если ты танцуешь нога за ногу. Конечно, вокруг балета… ну и внутри труппы, конечно, много всякого. И нехорошего тоже. Ну… вы ведь сами видели. Но какое это имеет отношение к самому балету?

В общем, проговорили они часа полтора. И телефонный номер Полина ему сказала, и пообещала, что если репетиции будут не сплошняком, то – да, можно будет еще встретиться.

Марк хотел проводить девушку до общежития, но она даже руками замахала:

– Ой, нет, не нужно, что вы! Тут совсем рядом, я дойду, не надо провожать, а то разговоров потом не оберешься.

Он глядел вслед, пока тоненькая фигурка не скрылась за поворотом.

Так… Что будет быстрее: вызвать такси или дойти до ближайшего проспекта, где эти самые такси стадами ездят?

И тут – минуты не прошло – из‑за угла вывернула темная сгорбленная фигура. Старуха!

Что ты, Вайнштейн, выдумываешь, одернул он сам себя. Та старуха давным‑давно дома сидит, чай пьет. С вишневым вареньем. А ты сказки страшные сочиняешь.

Но сердце опять начало стыть, и ледяные языки расползались шире и шире. И ноги точно примерзли к асфальту – невозможно сдвинуться… А она все ближе…

Когда расстояние сократилось до квартала, «старуха» оказалась коренастым мужичком в куртке с низко надвинутым капюшоном.

Тьфу, морок!

Временами собственная фантазия его бесила. Старуха, видите ли! Как в рекламе, которую крутят под каждый Новый год – скоро, должно быть, уже опять начнут, – они настоящие! Вспомнив Деда Мороза – ой, пардон, Санта-Клауса – валящегося при виде живых конфет в обморок, Марк опять развеселился.

Старуха-то попалась колоритная, пожалуй, ее и в роман можно вставить. Как чью-нибудь тетку или бабку. Или пусть будет просто старая театралка? Или бывшая капельдинерша? Немного не в себе от старости. Цепляется ко всем, ужасы всякие бормочет. Вроде настоящая, а вроде и морок. Символ. Да, хорошая мысль.

Только не стоит эту мысль думать посреди промороженной улицы. Домой. К теплу, к мохнатым тапкам с львиными мордами, к горячему чаю. С вишневым вареньем.

В такси было тепло, из динамиков вместо традиционных шлягеров про «уси-пуси» и тому подобных «зайчиков» тихонько мурлыкала какая-то умиротворяющая англоязычная классика. Марк полез в карман за телефоном – позвонить Татьяне, сказать, что он уже погулял и скоро будет, и хорошо бы чаю к его приходу, а то мороз прямо ужас – и не окончил движения. Пальцы наткнулись на…

Что за черт? Марк совершенно точно знал: в правом кармане пальто лежит телефон. Ничего больше. А тут пальцы ткнулись во что-то мягкое, а под рыхлой тряпочностью прощупывается еще и что-то твердое. Он приподнял глаза – из‑за подголовника водительского сиденья виднелся висок таксиста: седоватый, коротко стриженный. И ухо. Такое обыкновенное, такое… успокаивающее.

Он вытянул из кармана сверточек. Маленький, в пол-ладони. Да, внутри что-то твердое, небрежно замотанное в мохнатую, вроде фланели, темную тряпицу. Кажется, синюю. Свет в салоне не горел, а мелькающие в окнах фонари скорее мешали, чем помогали что-то разглядеть.

Осторожно, очень осторожно, кончиками пальцев Марк раздвинул мягкие складки.

Сердце как будто остановилось, а потом сразу заколотилось бешено, лихорадочно. Воздух сгустился до кисельной вязкости, до снежной сухости – не вдохнуть.

Не может быть.

На ладони лежала… стеклянная балерина.

Про телефон он, конечно, тут же забыл. Вообще не очень помнил, как доехал до дома, как расплачивался с таксистом – в этот момент мелькнула мысль, что надо было в бабкину квартиру ехать, а не в особняк, ну да что уж теперь.

На автопилоте сделал себе чаю, потянулся было за коньяком, но передумал – и так окружающее казалось каким-то зыбким, точно нереальным.

– Ой, пап, ты уже дома? – Ксения появилась рядом, точно чертик из табакерки: только что не было, и вдруг вот она. – Как здорово! Я хотела…

– Ксюш, давай потом? – почти жалобно попросил Марк.

– Ну па-ап! – протянула она голосом маленькой девочки, балованной отцовской любимицы. – Я тебя ждала-ждала…

Марк виновато улыбнулся:

– Завтра, ладно? Мне… мне подумать нужно.

Скорчив недовольную гримаску, дочь дернула плечом – как рассерженная кошка – и удалилась – тоже «кошачьей», предельно независимой походкой.

Марк прихватил кружку с чаем, вытащил, воровато оглянувшись, из пальто тряпочку со статуэткой и быстро, точно догонял его кто-то, скрылся в свой кабинет. Чур-чур, я в домике!

Балерина была та самая. Она все так же – как в немыслимо давние, незапамятные времена – стояла на украшенной завитками крошечной шкатулке и загадочно улыбалась.

Та самая.

Ну или – вступил в диалог здравый смысл – точно такая же. Все-таки больше тридцати лет прошло, вряд ли «та» статуэтка так уж отчетливо сохранилась в памяти. Ну, пожалуй, согласился Марк. Но какая, в сущности, разница? В некотором метафизическом смысле она все равно та же самая. Потому что при одном взгляде на нее в груди – да-да, внутри, за ребрами и ключицами, – вспыхивают наперебой острые золотые искры, множатся, кружатся, вздымаются легкой веселой пеной – и плевать, что говорит по этому поводу классическая анатомия! Только тогда, давным‑давно, он чувствовал волшебство – как реальность. Скучные умные дяди и тети, собаку… тысячу собак съевшие на психологии восприятия, утверждают, что «магическое» восприятие мира доступно только детям. Что они понимают! Волшебство – рядом! Это ведь так просто, всего-то и нужно – ему открыться. Просто согласиться, что оно существует!

И какая разница, откуда взялась та старуха – Марк понимал, что балерину в его карман могла сунуть только она, – все это не имеет значения. Должно быть, это была какая-то бабушкина подруга.

Или… нет, не может быть… Она в пансионате – очень дорогом, очень правильном: первое, что Марк сделал, когда у него появились наконец деньги, это перевел ее из нищей государственной лечебницы в «приличное» место. За ней очень хорошо ухаживают… не может быть.

Просто не может быть. Конечно, у скверика к нему подошла какая-то бабушкина знакомая. Или – почему бы нет? – уборщица. Татьяна время от времени нанимала кого-то, чтобы «почистить» бабушкину квартиру, иначе, как она говорила, там пылью все до потолка зарастет. Да, точно. Так, вероятно, и было. Одна из уборщиц наткнулась на статуэтку – и стащила. Вещица красивая и не слишком дорогая, если что, в суд не потащат из‑за такой ерунды. Или даже не так. Марк поймал себя на том, что выстраивает схему возможных событий, как будто работает с сюжетом. Собственно, почему нет? Жизнь состоит из миллиона сюжетов, она сама – один сплошной сюжет. Уборщица пришла с ребенком. А что? Очень возможно. И пока мать наводила чистоту, отпрыск стащил статуэтку. Ну красивая же! А мать обнаружила. Да, вот так. Мать обнаружила, но вернуть открыто побоялась или устыдилась. Вот и изобразила «сцену у фонтана». Правда, фонтана в скверике не было, но какая разница!

И тем более – какая разница, как все вышло?

Даже думать нельзя о «как» и «почему»! Нельзя лезть в сказку толстыми взрослыми пальцами! Сломается, замрет, осыпая золотую пыльцу с убитых слишком пристальным разглядыванием крыльев. Умрет.

Стеклянная балерина в круге настольной лампы сияла теплым, мягким золотистым светом. Инкрустированные на крышке шкатулочки под ее ногами узоры напоминали… Марк чуть отодвинулся, посмотрел искоса… да, очень похоже на циферблат.