Читать интересную книгу Крепостной художник - Бэла Прилежаева-Барская

Василий Андреевич еще спал, когда Андрюша, графский казачок, прибежал его позвать к Ираклию Ивановичу.

— Не стряслось ли чего?

Напуганная необычным вызовом графа, Анна Ивановна тихонько крестилась, провожая мужа до двери. j Не успев облачиться в домашнее платье, Ираклий Иванович в том же мундире и в орденах, что был в клубе, сидел у стола, что-то упорно вычисляя. Когда Тропинин показался на пороге, граф поднял своё одутловатое, жёлтое после бессонной ночи лицо и мутными глазами поглядел на него.

— Вымогают тебя у меня, хлопочут всячески, чтоб я отпустил тебя…

Граф рассказал о давешнем проигрыше.

— Но, слышишь ты, — Ираклий Иванович повысил голос, — этому не бывать! Я, покуда жив, не дам тебе вольной!

Василий Андреевич не поднимал глаз.

— Ваше сиятельство, я ведь ни разу вас ни о чём не просил.

— Да, знаю, знаю. Про тебя слова худого не скажу. Это всё твои старатели из кожи лезут. А ну-ка, Андреич, скажи по совести, — голос графа смягчился, — худо тебе у меня, что ли? Я ведь тебя не стесняю ни в чём. Пиши себе кого хочешь, бери денег сколько хочешь!

— Покорно благодарю, ваше сиятельство. — Тропинин ещё ниже нагнул голову и так же, не шевелясь, продолжал стоять на одном месте.

— Ну, иди с богом.

Когда Василий Андреевич вернулся в свои комнаты, Анна Ивановна думала, — нивесть что случилось, — так он был бледен и расстроен. Полная тревоги, бросилась она к мужу. Осторожно отстранив её рукой, Василий Андреевич опустился на первый попавшийся стул.

Тропинин давно уже не думал о воле, не надеялся на неё, но, когда граф рассказал ему о клубной игре, одна мысль, что свобода была так близка, смутила его. Откуда-то издалека поднималось упорно заглушённое, злобное, едкое чувство — «холоп»…

И тоска, с которой больше он не мог совладать, всё сильнее овладевала им.

Анна Ивановна пыталась утешить мужа.

— Ведь граф любит, не обижает и в обиду не даст!

— Эх, Аннушка, сегодня хорош, а кто знает, что может быть завтра., Ведь я его вещь. Достался в приданое, а теперь кому-нибудь достанусь в наследство, да ещё в придачу с тобой да Арсюшей..

Анна Ивановна молчала. В комнате стало тихо, и вдруг криком вырвалось у Василия Андреевича:

— Что же делать, голубушка? Что делать? — Тропинин вскочил, заметавшись по комнате. — Бежать, стать бродягой, как Кармалюк… как Данилевский!

Опомнившись, он подошёл ближе к жене, взял её за руку и сказал каким-то надорванным, усталым голосом:

— Не могу я этого, Аннушка. . не могу, — и ешё тише добавил: — а как же тогда работа, художество и вы с Арсюшей? Нет, мне дорога только туда — и, показав на дверь, как бы прогоняя навязчивую мысль, он быстро вошёл в мастерскую.

Часть шестая

Болезнь Тропинина

До сих пор граф пресекал решительно все поползновения отнять у него Тропинина. Не трудно противопоставлять свою волю желаниям людей, но как бороться с судьбой, грозящей лишить его человека, с которым он ни за что не желал расставаться!

Третий месяц тяжело болен Василий Андреевич — смерть нависла над его постелью.

«И некем, положительно некем его заменить», — раздражающая, волнующая мысль не даёт покоя Ираклию Ивановичу, и поневоле вспоминаются все обстоятельства злополучной поездки в Подолию.

Не успели отъехать от Курска, как навстречу мужик с телегой. Точно человек, припавший на одно колено, накренилась телега набок и ни с места… Мучается, пыхтит мужик. Тропинин, конечно, первый взялся помогать. Наддал, что было силы. «Мне бы удержать его, не разрешить, — думает с досадой граф, — так нет же, силищей его восхищался».

Телега встала, выпрямилась, а Тропинин, точно бревно, повалился наземь. Что-то с ногой приключилось внезапно, разбухла, набрякла! Уложили, еле живого дотащили до Кукавки.

А теперь день ото дня положение ухудшается.

Граф подошёл к двери, распахнул её настежь.

С широкого балкона, уставленного цветущими растениями, спускалась в цветник широкая, пологая лестница. Справа от цветника — фруктовый сад, дальше — парк, ещё дальше белеют в зелени мужицкие хаты.

«Где-то у дочерей должны быть виды этих мест — картинки Тропинина».

Граф хлопнул в ладоши, — мальчика, явившегося на зов, послал к молодым графиням с приказанием немедленно принести кукавские виды.

Ираклий Иванович вышел на балкон. Вся Кукавка, богатая, привольная, перед глазами.

«Как же одному без толкового помощника управиться с таким хозяйством?» — Горестные мысли с новой силой овладели графом, но, отвлекая его внимание, на пороге показалась Варвара Ираклиевна со свёртком в руках.

— Папа, вы уж не гневайтесь на нас, картины подмочены; мы их попортили дорогой.

Ираклий Иванович развернул двенадцать видов Кукавки. И всегда красное лицо его ещё больше побагровело.

— Не уберегли! Сгноили! Не велика беда была б, если б тряпьё своё попортили, я бы тотчас и купил, — а то художественную работу… не покупное, чай. А еще ученицы Тропинина — стыд, срам! — и с досады Ираклий Иванович отшвырнул покорёженные, испорченные картинки.

— Варвара Ираклиевна, обиженная, ответила дерзко:

— Ну, что же за беда? Наш ведь человек. Новые напишет — лучше этих!

— Да, так ты и знаешь, что напишет! А как жив не останется! — И снова, вспомнив о возможной и близкой утрате, Ираклий Иванович взволнованно поднялся с места и, пройдя несколько шагов, грузно опустился в кресло у самых перил.

— Грешен я, Варвара, что упрямился, на волю не отпускал… теперь и так его не станет…

Варвара Ираклиевна быстро, исподлобья взглянула на отца, и два алых пятна вспыхнули на её щеках.

Не то её испугала возможность смерти Тропинина, не то боязнь, что отец и в действительности отпустит на волю художника.

* * *

— Я операции делать не соглашаюсь. Опухоль рассосётся сама собой. Организм у него богатырский. Операция не нужна, только вредна-с.

— Кто же в Москве может спорить с доктором Гильдебрантом? Но позволю себе обратить внимание на состояние больного, — оно с каждым днём ухудшается. Если бы, как вы изволили заметить, опухоль должна была рассосаться, уже видны были бы признаки хотя бы медленного этого процесса.

Доктор Гильдебрант, высокий, чёрный, внушительный, при последних словах своего собеседника, маленького, толстенького Петра Антоновича Скюдери, домашнего врача графской семьи, нетерпеливо поднялся с места. Он не мог допустить, чтоб его мнение оспаривалось этим незаметным человечком.

— Делайте, как знаете! Если уморите, никто в Москве, по крайней мере, не скажет, что пациент Гильдебранта умер, эту честь припишут доктору Скюдери, — с подчёркнутой иронией Гильдебрант поклонился Петру Антоновичу и, сделав шаг по направлению к выходу, задержался, однако, на мгновение.

Но Скюдери, серьёзно ответив на поклон знаменитого хирурга, казалось, был занят какой-то своей мыслью и ничего больше не сказал.

По настоянию Скюдери, Василия Андреевича перевезли в Москву. Граф не жалел денег для спасения своего человека и дал домашнему доктору полное право по своему усмотрению распоряжаться лечением Тропинина.

Сильные боли лишали Василия Андреевича покоя и сна. Трудно было узнать в исхудавшем, бледном, неподвижно лежащем человеке прежнего Тропинина — румяного, сильного, неизменно приветливого и ко всем ласкового. Он теперь целыми часами не замечал никого, устремив глаза в одну точку. И даже Арсюша, взглянув на отца, переставал шалить и потихоньку забирался в угол. Не умея помочь мужу, плакала целыми днями Анна Ивановна и только беспомощно и умоляюще взглядывала на доктора Скюдери, когда тот переступал порог их квартирки.

Разговор между врачами происходил в маленькой комнате рядом с той, где лежал умирающий художник.

Отдельные слова долетали до Тропинина, и он понимал только одно, что знаменитый врач отказался делать ему операцию, что положение его безнадежно, что он должен умереть. Лицо его оставалось спокойным, и серые глаза так же безжизненно устремлены были в одну точку.

Когда, проводив Гильдебранта, Скюдери вошёл в комнату Тропинина, тот с трудом повернул к нему голову. Скюдери подошёл к постели.

— Пётр Антонович, спасибо вам за всё! Я знаю, что помру скоро, ни о чём не тужу. Семью жалко… попросите у графа, чтобы ласков был, чтоб в обиду не давал. — Василий Андреевич показал глазами на несколько холстов, которые по его просьбе были перенесены из мастерской к нему в спальню. — Вот этого жалко. . не успел закончить.

Лицо Тропинина зловеще желтело на белой подушке.

— Что вы, родной мой, голубчик! — Пётр Антонович, живой, впечатлительный, искренне любивший графского художника, совершенно растерялся и с трудом скрывал навёртывавшиеся слёзы. — Помирать мы вас не пустим. Ни за что не пустим! Вы этого индейского петуха Гильдебранта наслушались, да и то через стенку неправильно поняли. Насилу дождался я его ухода. Я вам другого хирурга разыскал. Я считаю, что после операции немедленно исчезнут гнойники на ноге, отравляющие вас, и вы снова будете здоровым.