Римская республика ясно показала свое намерение отразить силой всякую попытку постороннего вмешательства. Скоро в пределы ее вторглись: с севера — австрийцы, овладевшие Болоньей (8 мая); с юга — неаполитанцы, которых Гарибальди сумел задержать и разбить при Веллетри (19 мая); с запада— испанцы, высадившиеся в Террачине. Наконец, генерал Удино по приказу Луи-Наполеона, поддержанного в этом случае новым Законодательным собранием, возобновил военные действия (3 июня) и во главе 30 000 человек приготовился к осаде Рима. 4 июня начаты были осадные работы, 13-го — бомбардировка, а 30-го французы овладели частью городских стен. С этого момента дальнейшая оборона стала невозможной, и Гарибальди, командовавший войсками, выступил 2 июля из Рима с 5000 волонтеров, чтобы продолжать борьбу в Апеннинских горах. Учредительное собрание, не отваживаясь на уличную битву, приняло отставку Маццини, поручило муниципалитету ведение переговоров с неприятелем и при вступлении французских войск в столицу разошлось, обнародовав, в качестве последнего протеста, республиканскую конституцию, выработанную им во время осады. 14 июля генерал Удино провозгласил восстановление светской власти папы. Гарибальди, преследуемый со всех сторон австрийскими войсками, успел ускользнуть от грозившей ему опасности и уехать в Геную[40].
Падение Венеции. Теперь знамя итальянской независимости развевалось только на стенах Венеции. Население этого города, осажденного с сентября 1848 года, готовилось показать всей Италии поразительный пример героизма, солидарности и единения. Когда получено было известие о сражении при Новаре, отнявшее у венецианцев всякую надежду на помощь со стороны, национальное собрание издало следующий простой декрет: «Венеция будет сопротивляться до конца; Манияу вручается неограниченная власть». Далее оно сделало принудительный заем и поручило командование над волонтерами неаполитанцу Уллоа. Овладев на материке фортом Мальгера, австрийцы открыли бомбардировку (26 марта); к ужасам бомбардировки присоединились вскоре страдания осажденных от голода и холеры. Когда в городе оставалось съестных припасов не больше чем на 18 дней, Манин понял, что наступил последний час; он поручил муниципалитету начать переговоры с генералом Горжковским, сложил с себя власть и выехал во Францию. в самый день вступления австрийцев в Венецию (22 августа 1849 г.).
Таким образом, республиканская Италия пала в борьбе, как пала и Италия монархическая. Обе партии, получившие в свои руки власть одна за другой, оказались не в состоянии осуществить свои программы: одна — монархическая — слишком полагалась на государей, враждебно относившихся к идее национального единства, другая — республиканская — на народ, еще не способный к самоуправлению. Тем не менее из этого неудачного опыта итальянцы почерпнули надежды на конечное торжество своего дела и ряд полезных уроков. Если папа и обманул ожидания джобертистов, то нашелся монарх, который поднял оружие и пострадал за национальную независимость. Если народ и обнаружил недостаток политических качеств, которые ему приписывались маццини-стами, то своим героизмом в Милане и в Венеции, в Риме и в Палермо он показал, что ему присуще национальное чувство, и впервые принял участие в патриотическом движении не в качестве постороннего наблюдателя. Таким образом, колоссальное усилие, сделанное Италией в 1848 и 1849 годах, не прошло бесследно: оно дало стране возможность осознать себя, показав, что отныне национальное дело имеет своего представителя в лице Савойской династии и защитника в лице народа[41].
ГЛАВА III. РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ В ГЕРМАНИИ. 1848–1852
Разложение старого режима. По получении известий о февральских событиях в Париже германские официозные газеты пытались сначала возбудить немецкий шовинизм и обратить против Франции возбуждение, которое они предвидели. «В том случае, — писала прусская Всеобщая газета, — если нашим пределам будут угрожать новые посягательства, прикрываемые, быть может, заботой о счастье других народов, которым будут внушать французские теории, пусть Германия будет готова отразить всякое нападение, если понадобится — даже силой оружия!» Эти поучения продолжались долго. Еще до появления циркуляров Ламартина никто не подозревал временное правительство в желании воскресить воинственную политику Конвента. Подобно различным общественным классам отдельные нации, охваченные кипучим энтузиазмом и бурным оптимизмом, готовы были протянуть друг другу руки в братском пожатии. При этом убеждение, что старый порядок обречен на гибель, было настолько распространено, что даже наиболее заинтересованные в его сохранении отказались его защищать, и революция распространилась без особых усилий, можно сказать, почти без борьбы.
27 февраля 1848 года либералы, собравшиеся в Оффенбурге и в Мангейме, решили представить баденскому сейму (ландтагу) петицию, в которой были сформулированы их требования: свобода совести, отмена феодального режима и финансовая реформа, суд присяжных, ответственность министров, национальная гвардия, отмена исключительных законов, свобода печати и собрание народных представителей (от всех германских государств) во Франкфурте. Великий герцог Леопольд скомпрометировал себя поддержкой министра Биттерсдорфа, и, хотя более умеренная политика нового министерства Бека несколько успокоила народное раздражение, общественное мнение было восстановлено против правительства. В округах, расположенных поблизости от французской и швейцарской границы, радикалы были многочисленны; армия была мала и ненадежна; среди администрации царили разногласия — она была расшатана.
Несколько запальчивых речей, поддержанных громкими возгласами горсти манифестантов, увлекли палату; великий герцог призвал к власти вождей левой и объявил, что готов удовлетворить народные желания.
В Гессен-Дармштадте Людвиг II назначил председателем совета министров Генриха Гагерна, которого немецкая конституционная партия охотно признавала своим главой. В Баварии, где не улеглось еще волнение, вызванное падением католического министерства и влиянием Лолы Монтес[42], Людвиг I пытался успокоить брожение, призвав к власти вождей оппозиции; затем, увидев, что власть мало-помалу ускользает у него из рук, он отрекся от престола в пользу своего сына Максимилиана II (19 марта).
В курфюршестве Гессенском, Нассау, Вюртемберге, Саксонии, Гамбурге, Бремене правительства после весьма слабого сопротивления уступили народным требованиям. Поток казался непреодолимым, так как на пути своем он не встречал никаких серьезных препятствий: чиновники переходили на сторону восставших, а «монархи своей слабостью огорчали даже врагов». В несколько недель власть повсюду перешла в руки вождей левой — Пфитцера, Рёмера, Гергенгана, Виппермана, Штюве, Пфордтена. Противники их до того растерялись, что левые имели, казалось, полную возможность осуществить всю свою программу. У самых устойчивых людей закружилась голова. Не было такой области или местечка, в котором жители не высказывали бы своих пожеланий, в котором не произошло бы каких-нибудь беспорядков, трагических или нелепых манифестаций. «От нас уже требовали все, что только возможно, — писал 15 марта Эрнест Саксен-Кобургский, — вплоть до доброго здоровья и долголетия». Слишком долго подавляемая потребность свободы прорвалась в резкой форме, в сущности не столько грозной, сколько шумной. Но, развиваясь, события грозили превратиться в гражданскую войну и привести к открытой реакции, носители которой вскоре оправились от паники. Чтобы помешать «безумному году» сделаться кровавым годом, во главе движения стали несколько вождей: они старались указать этому беспочвенному энтузиазму определенную цель и дисциплинировать отряды волонтеров.
Объединительное движение. В интересах обеспечения своих завоеваний победители почувствовали необходимость во взаимном сближении: объединение Германии казалось им основным условием свободы. Меттерних превратил Франкфуртский сейм в орудие реакции; в продолжение четверти века этот сейм составлял предмет общей ненависти и злобы; он должен был исчезнуть. Наступил момент очистить почву от такого пережитка прошлого, мешавшего социальному, экономическому, политическому и моральному прогрессу. Низшие классы, раздраженные бедствиями последних лет, приветствовали в революции главным образом надежду на менее тяжелую жизнь; на другой же день после битвы их единение исчезло. Государи и дворяне, испуганные аграрным движением, поспешили успокоить крестьян уступками, которыми последние в общем удовлетворились. Городские рабочие были еще относительно немногочисленны, и большинство из них находилось под влиянием хозяев[43]. Крупная промышленность только зарождалась; социалистическая партия не имела ни вождей, ни программы[44]. Таким образом, руководство движением досталось, естественно, среднему классу и преимущественно профессорам, писателям, студентам, которые наложили на него свой особый отпечаток.