Он никому не рассказывал и о том вечере, когда он впервые взглянул на песчинки через микроскоп. Вот они перед ним, разбитые им песчинки. Они никак не были похожи на все то, что он видел до сих пор.
Дело в том, что длительное исследование песчинок убедило Хинта, что природный песок не приспособлен к быстрому схватыванию, к активному превращению в прочную каменистую массу. Все песчинки, которые доставляются на завод, напоминают маленькие шарики, треугольники, многогранники, кубики. Все они кем-то были завернуты в тонкую, едва заметную пленку или даже, вернее, в прозрачный колпачок. Мало того, этот колпачок кто-то закупорил и даже отшлифовал. И так каждая песчинка, каждая песчинка. Кто же все это сделал? Кто совершил эту гигантскую работу? Как могло случиться, что миллиарды и миллиарды песчинок оказались в колпачках, да еще тщательно отшлифованных, отполированных?
Так размышлял тогда Хинт.
Он очень любил гулять по берегу моря. Он совершал эти прогулки в полном одиночестве — иногда с рассвета до захода солнца. Могло показаться, что он избегает людей, боится общения с ними. Во всяком случае, все попытки отвлечь его от этих прогулок ни к чему не приводили. А он занимался, в сущности, наблюдением за песком, приглядывался к песчинкам, подсматривал за ними, часами лежал на песчаном морском берегу, особенно в штормовые дни, и следил за передвижением песчинок.
— По-видимому, — говорил он мне, — в мозгу есть какая-то запрограммированная машина, которой я просто дал задание следить за песчинками и думать о них. И мозг, не уставая, и днем и ночью — наяву и во сне — делал свое дело. И вот однажды я наконец понял — за миллионы лет песок совершает гигантские путешествия. Под влиянием ветра и воды, а может быть, и химических процессов каждая песчинка облекается в какую-то едва заметную пленку.
Я говорю — может быть, так как природа этой самой пленки еще не совсем ясна. Во всяком случае, вода — соленая, морская, горные потоки, дожди — за миллионы лет делает свое дело. Потом песчинка переносится с места на место, сталкивается с другими песчинками, обрабатывается, шлифуется, превращается в шарик, или кубик, или треугольник, которые лежат перед нами Да и ветер, перенося песчинку с места на место, тоже выполняет функции неутомимого шлифовщика.
Все это Хинт рассказал тогда Рюютелю, а тот сидел перед Хинтом как зачарованный, слушал, молчал и обдумывал каждое слово.
Впервые перед ним открылся мир, с которым он сталкивался каждый день и который оказался таким таинственным и сложным.
— Это еще не все, — продолжал Хинт.
Песчинки, спрятанные в этих колпачках, как бы утратили свою активность, свою цепкость, свою «жизнеспособность». Вот почему известь не может склеить эти песчинки, и если делает это под влиянием высокой температуры в автоклаве, то прочность этой связи очень невелика. Именно поэтому человечество так восторженно встретило появление нового клея — цемента.
В тот день, когда ученые предложили заменить известь цементом, все строители мира считали, что наступил новый век строительной техники. Действительно, цемент склеивал песок и гравий или щебень в прочную массу. В сравнительно короткий срок превращал эту массу в не менее прочный искусственный камень. Словом, мы вступили в век железобетона, так как именно цемент дал возможность создавать прочные железобетонные конструкции. А какую роль сыграли железобетонные конструкции во всей мировой цивилизации, Рюютель, конечно, знал…
Он знал и то, что количество цемента определяет мощь и потенциальные возможности каждого государства. Цемент, а стало быть, и железобетон люди поставили рядом со сталью, чугуном, нефтью и электроэнергией. Цемент и железобетон вошли в арсенал волшебных сил тяжелой индустрии, без которой не может развиваться ни одно современное государство. Короче говоря, цемент стал знаменем технической мощи.
— Так вот, — усмехнулся Хинт, — теперь я хочу доказать, что цемент нам не нужен.
Рюютель посмотрел на Хинта долгим взглядом, как бы пытаясь понять по его усталым глазам — серьезно ли говорит об этом его новый друг.
— То есть как не нужен? — спросил он.
— Очень просто. Не нужен, и все. Но надо прежде всего создать аппарат, с помощью которого могли бы разбивать песчинки, освобождать их из плена, сдирать с них пленку. Словом, вернуть им первозданный вид и первозданные силы.
— Вы уже пробовали это делать? — спросил Рюютель.
— Да, конечно.
— И что же?
— Я отформовал первые кирпичи.
Хинт открыл ящик своего стола, положил на стол обыкновенный силикатный кирпич.
— Ну и что? — сказал Рюютель.
— Этот кирпич отформован из песчинок, которые я разбил, обнажил лабораторным дезинтегратором. Прочность этого камня увеличилась по крайней мере в пять раз. Если мы будем выпускать силикатный кирпич из таких песчинок, то он не только затмит славу красного кирпича, но даже и бетона.
— И в этом камне нет цемента? — спросил Рюютель.
— Ни грамма, — ответил Хинт.
— Ну что ж, — сказал Рюютель, — ради такого дела стоит потрудиться.
— Я подумал, что лучше всего для этого дела может подойти дезинтегратор, — сказал Хинт.
— Где же его достать? — спросил Рюютель.
Рюютель помолчал, как бы перебирая в памяти все возможные места, где мог в это время применяться дезинтегратор, но Хинт улыбнулся и сказал:
— Не будем его искать. Мы уже его сконструировали.
Глава шестнадцатая
Это очень простая машина. Она действует по принципу беличьего колеса. Но в этом беличьем колесе установлены пластинки, или, как их называют, «пальцы», о которые должны разбиваться песчинки. Все дело в скорости вращения этого колеса. Роль белки здесь играет песчинка.
Дезинтегратор состоит из двух таких колес. Они вращаются друг против друга. Изобретатель должен определить, на каком расстоянии надо укрепить пластины-«пальцы», с какой скоростью должны вращаться эти беличьи колеса.
И над этим они трудились почти без отдыха. Их можно было застать на заводе и в воскресные дни, когда все их друзья уезжали на пляж или на рыбную ловлю; и вечером, и даже ночью.
В это время Хинт уже не занимался ни песком, ни известью, а только металлом. Пять различных конструкций новой машины были созданы им в примитивных условиях маленького кирпичного завода. Правда, ему помогали друзья, которые специально для них оставались в вечерние часы, чтобы обработать ту или иную деталь будущей машины.
Хинт вспоминает об этом периоде с необычайной радостью. Хоть это было время трудное, может быть, даже самое трудное за всю историю этого открытия. Это было торжество его веры в людей. Ему помогали все: и механики, и слесари, и литейщики, и токари. В маленькую комнатушку лаборатории приходили даже незнакомые люди и спрашивали: может быть, надо чем-нибудь помочь?
Именно в эти дни Хинт хотел поговорить с Юрием. Он не видел его более трех лет. Он порой тосковал без него, особенно в минуты отчаяния, когда казалось, что дело, которому он отдает столько сил, энергии и времени, подвигается очень медленно, а иногда и заходит в тупик.
Хинт все еще не разрешал себе отдыхать в воскресные дни. Наоборот, в эти дни он мог более спокойно трудиться на заводе — его не отвлекали на текущие химические анализы. Но все же он решил в один из воскресных дней отправиться к Юрию.
После войны Юрий вернулся в места своего детства — в деревню Вилья, женился и был доволен своей жизнью. Все это Хинт узнавал из редких писем, которые присылал ему Юрий. Теперь он хотел с ним встретиться, поговорить, рассказать обо всех своих делах.
Хинт приехал в деревню Вилья, где он не был с того самого дня, когда бежал из немецкого концентрационного лагеря. Здесь как будто ничего не изменилось. Правда, Ян уже построил себе новый дом. Юрий же жил вместе со своим тестем.
Хинт и Юрий отправились в тот самый лесок, где они в последний раз отдыхали осенней ночью.
Они сидели и говорили о будущем, хоть прошлое незримо стояло перед их глазами. Они почему-то не хотели возвращаться к этому прошлому, не хотели вспоминать обо всем том, что сблизило и породнило их. Может быть, это было связано с тем, что Хинт был теперь целиком занят новым делом, а война, лагерь, побег, партизаны, смертельная опасность — все это как бы ушло в другой мир. И все-таки между Хинтом и Юрием возник разговор о доверии к людям.
— Ты все такой же? — спросил Юрий.
— Не знаю, — ответил Хинт.
— Я вижу, что все такой же. Все люди для тебя очень хорошие, все они благородные, чуть ли не ангелы. Не так ли?
— Не знаю, — уклончиво ответил Хинт.
— Чем ты занят? — спросил Юрий.
— Это сложное дело — я пытаюсь делать более прочный камень для домов.
— Более прочный? — переспросил Юрий. — А зачем он нужен? Разве ты собираешься жить более ста лет?