в ущерб чувствам. Человек остановился, или всё таки его остановили?
— Да перестань заниматься дешёвым идеализмом, прости, конечно. О какой душе ты говоришь? Низота мечтает о жратве, а политики идут на войны ради той же жратвы только на золотой тарелке. Кто нами будет управлять? Царь земной?
— Ну уж не искусственный же интеллект, Гена! Сердцем надо жить, становиться братьями, а что, если после смерти нас ждёт бесконечная жизнь, а тут у тебя экзамен? Мы, что сюда пришли за банковским процентом?
— Не думаю, что людям уже можно чем-то помочь. Капитализм кончается. Ценности утеряны. Нет кода, которому можно верить, хотя бы тому, что он есть. Идеологии нет — в головах пустота и мечты о новом доме на берегу моря. Нет идеологии — нет проекта будущего. Одни внешние идеи.
— Ты что-то предлагаешь? Роботов, наверное? Я соглашусь с этим только, если это даст людям свободное время для знаний и повышения сознания. Я хотел бы, чтобы мы выжили, как страна.
— Василиус, история тебя ничему не научила, я — пасс. Давай-ка лучше кофе закажем! Не ссориться же. Тебе ещё Пашке объяснять, кто такой Костик.
Василий Андреевич сощурил глаза и снисходительно посмотрел на своего собеседника. Не всё ему нравилось в его мыслях, далеко не всё.
10. Ужин
Они и не заметили, как стали жить будущим. Точнее, ожиданием новых себя. Оба понимали, что окружающий мир зависит от того, как человек его видит, что слышит, о чём думает, мечтает, чем хочет в этом мире заниматься. Став другими, возможно, они попадут в другую реальность, где никто не будет делать снисхождений на их возраст, как сейчас, где придётся не просто подстраиваться, а ещё и учиться. Но Эдварду был страшен скорее не окружающий мир, а он сам. Каким он станет, что начнёт приходить в голову? Ведь молодой организм, это не рассуждения на диване, молодой организм полон сил, энергии, ему море по колено. Но если у меня останется память, будет ли мне всё так интересно, когда заранее знаешь результат? Нет, тут что-то другое. Они нам что-то приготовили, что я и предположить не могу. Хочу ли я начинать всё с начала? Ещё неизвестно, чем я буду зарабатывать на жизнь, вдруг вздрогнул от этой мысли Эдвард.
— Ты опять страху нагоняешь? — отозвалась Марго, почувствовав неладное.
Подошла к книжному шкафу, открыла створки и достала с нижней полки, которая была невидима при закрытых дверях, серую папку, — вот, например, есть пьеса, — тихо произнесла Марго, — Прочти! — она сунула ему папку и вышла из комнаты. Уходя бросила, — я пойду что-нибудь приготовлю. Ой! У нас же есть свежая треска! Я обожаю треску.
Эдвард медленно прочитал заглавие. Потом с вниманием остановился на каждом действующем лице. Маленькой стайкой по спине пробежались знакомые мурашки. Обычно они появлялись, когда он сидел перед куском дерева и внимательно слушал его, похлопывая и поглаживая. То, что они появились сейчас, его немного удивило. Он похлопал и погладил папку знакомым движением Эдвард всегда был ответственным и исполнительным, только это мало кто ценил. Сказали читать — будет читать. Перевернув две первые страницы и сев поглубже в кресло, погрузился в текст. Подсознательно чувствуя, что одна из главных ролей может быть его. Наконец-то! Она не могла ему подсунуть что-то, не имеющее к нему непосредственного отношения.
Под заглавием курсивом было напечатано: «история творческой одержимости». Главную героиню звали Сицилия, а героя Ростов. Ему показалось это гротескным и несерьёзным, но он всегда помнил необъяснимое происхождение собственного имени, так что сразу смирился.
Поначалу сюжет не отличался оригинальностью: Ростов — писатель-раб, зарабатывающий на придумывании сюжетных линий и самих текстов для детективной дивы одного крупного издательства, обязавшего её писать по четыре романа в год. После головокружительного успеха первых трёх романов дива постоянно находится под шафе и совершенно не замечает, как быстро бежит время. К концу каждого квартала она звонит Ростову по телефону и просит его приехать. Она любит воспринимать свои произведения на слух, то есть, когда он ей их читает, точнее, то, что сам написал. Ростов всегда успевает в срок, потому что у него есть муза — Сицилия.
Параллельно с детективами он пишет свою, как ему кажется, высокую прозу, на которую его вдохновляет соответственно Сицилия, девушка с паранормальными способностями и прекрасным голосом. Она заводит его в свои параллельные миры, из которых ему всё труднее и труднее выбираться. Там у них своя жизнь, свой дом, дети, друзья, даже работа. Там Сицилия поёт ему красивые арии из неведомых опер. Там Ростов чувствует себя тем, кем всегда хотел быть, никого не боится и всегда богат, потому что в тех мирах живут без денег. Там все здоровы.
На сцене в это время смешение жанров: хореография, пантомима, драма, гимнастика, странная электронная музыка, живые декорации. Ростов перемещается во времени и пространстве мгновенно и свободно. В конце концов он начинает терять связь с реальностью, стремясь как можно больше времени проводить там, в неизвестных и заманчивых измерениях своего сознания, но неожиданно Сицилия погибает от реакции на прививку от какого-то нового вируса. Ростов остаётся один. Горю его нет границ. Он не знает, как попасть в свою другую реальность, Сицилия не оставила ему никакого ключа. Он понимает, что вся его жизнь и чувства связаны с ней и с тем миром. Он стремится попасть к ней, но только не через смерть.
Ростов выбирает творчество. И понимает он это во сне. Ему откроют двери, если напишет достойную вещь. Но как писать о том, что людям неизвестно, а значит, непонятно? О том, что где-то отражается настоящий мир, такой, какой он должен быть, где нет насилия, унижения, оскорблений, болезней, нищеты. Где нет денег, а значит, и войн. Ни о чём другом Ростов писать не может, он даже о другом и думать не хочет.
К концу второго акта Эдвард учуял запах жареной рыбы вперемежку с только его драгоценной хозяйке известными специями, и голод заставил его отложить пьесу и отправиться на кухню. Марго тут же вопросительно на него посмотрела.
— Пока только два акта. Закончу после ужина. Но что-то мне подсказывает, что Ростов не жилец. Сложит крылья. Хотя можно сделать объёмно.
— Не сложит он крылья. Это Вовкина пьеса, — Марго стояла в фартуке у разделочной доски и медленно резала тонкими ломтиками длинный огурец.
— Александрова? — переспросил, не веря Эдвард, — он пьесы оказывается писал вон оно как.
— Да, сунул мне рукопись, по старинке напечатанную на бумаге. За