Мне с моими слабыми руками было не под силу их катить, так что погрузкой и выгрузкой багажа пришлось заниматься Нэнси.
— Что у тебя там? — спросила она. — Пианино?
— Нет. Две пары сапог. Два пальто. И шесть кашемировых свитеров.
Таким вот манером — в черном лимузине с шофером, в кашемировых пальто — мы и въехали в самое сердце района хиппи, на центральную площадь Себастопола.
Приехали мы рано, так что, поставив машину, решили убить время, купив немецкий шоколадный торт для Эллен, а себе — чая и выпить тут же, на площади.
Как раз в это время повсюду шли демонстрации под лозунгом «Оккупируй (вставить название города)!». Международное движение против социального и экономического неравенства, когда люди разбивали палаточные городки на улицах и площадях по всему миру.
Демонстрация «Оккупируй Себастопол!» была в самом разгаре. Посиживая в сторонке, мы восхищались социальной активностью сограждан, говорили, что, будь мы помоложе, наверняка присоединились бы к ним. Хихикали над собой. Но наши соседи решили, что мы смеемся над ними.
— Слушай! Мы же похожи на двух жирных капиталистических свиней! Двигаем отсюда. Где Ирвин?
Дом Эллен окружен великолепным садом, в котором растет восемьдесят пять сортов роз. Вокруг уединенно и прохладно; легкий ветерок гуляет по комнатам, пошевеливая развешенные повсюду ветряные колокольчики. Хозяйка отвела нам просторную спальню, попросив только, чтобы днем мы держали ставни закрытыми во избежание выгорания родительского лоскутного одеяла на стене.
Эллен любила вспоминать свое детство на ферме в Айове, в доме, где водопровод появился, когда ей исполнилось семь, а электричество — когда уже было четырнадцать.
— Идиллия, — говорила она.
Напоминания о том времени, вроде лоскутного одеяла на стене, встречались в ее доме повсюду.
Она уехала с фермы в поисках путешествий. Выучилась на медсестру в Миннесоте. Забеременев, села в автобус и поехала в Калифорнию, оттуда через всю страну назад, во Флориду. Отдав меня на удочерение, она продолжала работать медсестрой, в том числе в Эшбери-Хайтсе и его окрестностях — районе Сан-Франциско, где процветала наркокультура и психоделический рок.
Эллен и правда была хиппи, но, по ее словам, умеренной. Никогда не бросала работу. Прослужив много лет на курсах подготовки младшего медперсонала, она стала работать с пациентами психиатрии.
Как заметила Нэнси, двух столь разных женщин, как моя родная и приемная матери, и Голливуд не придумает.
Хиппи — и баптистка.
Авантюристка, любительница приключений — и преданная жена и мать. Не уверена, что мама вообще слышала о наркотиках.
Мама всегда хотела, чтобы мы со Стефани стали больше чем просто домохозяйками. Она хотела, чтобы у нас была возможность выбирать, и железной рукой толкала нас к успеху. Из мамы получился бы классный бригадир. Вместе с нами она готовилась к каждому экзамену. ТРЕБОВАЛА одних пятерок.
Она никогда не заставляла нас мыть посуду. «Для вас главное — учеба», — говорила она и сама мыла тарелки.
И это дало свои плоды. Стеф и я учились лучше всех в школе и поступили в прекрасные университеты.
Мой первый университетский семестр — я наконец-то оказалась вне зоны маминого контроля — прошел как в тумане. В первый же вечер я выпила столько фруктового пунша, что меня всю ночь рвало чем-то красным. Потом я влюбилась в того пловца с бонгом. И с трудом сдала первую сессию на тройки.
На второй год я жила вместе с Нэнси, которая училась как бешеная. Проекты она сдавала на несколько месяцев раньше срока и всегда получала пятерки. Это она уговорила меня чаще ходить в библиотеку и реже — на вечеринки, это она сделала из меня человека. С ее помощью я впервые со времен мамы стала получать приличные оценки.
Я всегда нуждалась в ком-то, кто мог бы обуздать дикую составляющую моей натуры.
Эллен, как я поняла очень скоро, вряд ли бы с этим справилась.
Я привезла документы о моем удочерении, и мы провели вечер, обсуждая их. Эллен читала комментарии на каждой странице и все твердила, что они «совсем, совсем некритичные». Она была восхищена. Благодарна. Я поняла, что Эллен очень боялась, что ее осудят за ее поступок.
Беседа получилась непростой. Напряженной. Эмоциональной. Мне захотелось выкурить сигарету, но мои все кончились. Я спросила Эллен, есть ли у нее закурить.
— Нет, — ответила она.
Чтобы разрядить ситуацию, мисс Фи Бета Каппа пошутила:
— Может, марихуана найдется?
Эллен оживилась:
— Нет. Но у моей подруги наверняка есть.
Она позвонила подруге, и мы поехали к ней за травкой. Я спросила, сколько мы должны.
— Ничего не надо. Я оказала ей большую услугу. Это она моя должница, — ответила Эллен.
Когда мы вернулись, Эллен достала свои курительные принадлежности. Папиросную бумагу. Трубки. Всякие чудесные штучки.
— Здесь не все мое, кое-что дочери, — пояснила Эллен.
Нэнси покосилась на меня. В ее взгляде ясно читалось: «Можешь себе представить что-нибудь подобное с Теей?»
Мы закурили. Долго хохотали. Потом мы с Нэнси помогли Эллен перебрать гору старых пальто. Она примеряла их на нас, а мы вежливо напоминали ей о том, в каком году они вышли из моды.
В ту ночь в постели меня посетило откровение. Своей жесткой рукой мама сделала меня тем самым успешным человеком, каким я являюсь сейчас. Моя рабочая этика и привычка полагаться на себя — все это дары Теи.
— Слушай, — сказала я Нэнси. — Хорошо, что меня воспитала не Эллен. Можешь представить меня с матерью, которая курит травку? Да я бы ходила сейчас босая, вечно обдолбанная и жила бы в юрте.
«Жила бы сейчас в юрте» — это фраза, над которой мы с Нэнси смеемся до сих пор.
На следующий день Эллен повезла нас в Соному, на Козий пляж. Дорога туда лежит через высокие холмы, с которых виден Тихий океан. Вдоль самого берега тянется массивная каменная гряда. Когда-то там жили козы, отсюда и название местности.
С некоторых точек открывается вид на много километров вдаль, и ты стоишь и в изумлении смотришь на бесконечную линию скал и широкие песчаные пляжи меж ними и водой. Мы обошли их все. Сделали много фотографий.
Калифорния лежит на линии тектонического разлома, где две литосферные плиты Земли, встречаясь, постоянно давят друг на друга. Это давление выпучивает породу земной коры вверх, создает скалы, горы, по миллиметру в год меняя ландшафт планеты. Его вкрадчивая мощь потихоньку растаскивает на две части футбольный стадион университета Калифорнии в Беркли, который стоит как раз на линии разлома. Если быть точной, то со времени его постройки в 1922 году щель между двумя половинами стадиона выросла до четырнадцати дюймов.
Однажды я сказала Эллен, что встреча с ней была для меня как землетрясение. Что мне понадобится время, чтобы пережить шок и восстановить равновесие.
На том берегу, после моей наркотической епифании, я почувствовала, что баланс найден. Я ощутила эту точку равновесия между живой, неугомонной женщиной, благодаря которой я появилась на свет, и преданной матерью, которая растила меня, держала меня в узде и сформировала мою личность.
Покидая Козий пляж, я разглядывала деревья вдоль дороги. Это были кипарисы, все их ветви указывали в одну сторону, точно невидимая рука прошлась по ним невидимым гребнем.
Та же рука действует и сегодня. Ваяет континенты. Лепит берега. Формирует человеческие души.
Замыкая круг
Когда я была в Калифорнии, Эллен объяснила мне свою беременность очень просто. Сексуальное влечение, и ничего более. Мужчина, Панос Келалис, был обыкновенный плейбой, и у нее не было с ним будущего. К тому же он собирался вернуться домой, на Кипр, так что отдать ребенка на воспитание другим людям казалось ей лучшим выходом.
Эллен рассказывала о том, как она без всяких сантиментов вынашивала свою беременность. Скрывала ее от своих родных. Как сбежала во Флориду, где устроилась работать операционной медсестрой, чтобы ни один пациент не видел ее беременной и не задавал потом лишних вопросов.
На время родов ее усыпили, чтобы у нее не осталось никаких воспоминаний обо мне. Вопреки советам социальных работников в органах опеки, Эллен попросила, чтобы ей дали взглянуть на меня, — она знала, что мой вид не вызовет у нее никаких эмоций.
И она ничего не почувствовала.
«У-у-у какая бездушная!» — подумала я, когда услышала об этом впервые.
«У-у-у какая сильная!» — думаю я сейчас.
Эллен признала, что, будучи медсестрой, могла бы прибегнуть к аборту — она наверняка нашла бы коллег, которые обо всем позаботились бы. Позже она так и поступила со второй нежелательной беременностью.
— Даже не знаю, почему я в первый раз не подумала об этом, — сказала она.