Расчёт Всеволодова был верен. Убежище у отца Иваньо Дасько приберегал для себя на самый крайний случай. До сих пор он не говорил о нём никому, даже Кундюку, и теперь, почувствовав опасность, хотел обратиться к Иваньо, чтобы окончательно сбить со следа разведку. Кундюка он намеревался, пока обстановка не станет более безопасной, оставить на произвол судьбы. Всё равно толку от него нет никакого. Когда тревога уляжется, можно будет снова вернуться к Денису.
Встретиться с Иваньо Дасько решил в соборе.
Огромный средневековый храм был убран с пышностью, присущей униатским и католическим церквам.
Позолоченная статуя Христа, изогнувшись в предсмертном отчаянии, смотрела на одинокие фигуры молящихся. Свечи горели тусклым желтоватым пламенем, бросая тёплые блики на холодный мрамор стен. Голоса певчих то взлетали к куполу, где, весело попискивая, носились стрижи, то опадали до низких рокочущих нот, гулко разносившихся по всем уголкам зала, окаймлённого массивными колоннами.
Дасько вошёл в собор, когда молебен окончился. Обождав немного, он попросил церковного служителя вызвать отца Иваньо.
Священник вышел из бокового придела, медленно, оглядываясь — ища того, кто его звал.
Дасько приблизился к нему.
— Отец Иваньо, — сказал Дасько, — я хотел бы у вас исповедаться.
Иваньо внимательно взглянул на своего собеседника. Встревоженность мелькнула в глазах священника и сейчас же угасла, взор Иваньо принял обычное профессионально-ласковое выражение. Однако это не укрылось от Дасько.
— Вы узнали меня, — сказал Дасько, когда они вошли в исповедальню, похожую на поставленный вертикально большой ящик. — Мы встречались однажды в кабинете гаулейтера Украины господина Эриха Коха.
Румяное, добродушное лицо Иваньо сохраняло спокойствие.
— У меня плохая память, — ответил он.
Дасько ждал, что за этими словами последует вопрос. Но Иваньо молчал. Он предпочитал, чтобы этот неизвестный человек сам сказал о настоящей цели своего прихода.
Видя, что священник не склонен завязать беседу, Дасько пожал плечами и заговорил снова:
— Я хотел бы побеседовать с вами.
— О чём?
— Вы должны помочь.
— Кому?
— Тем, кто помогает вам и, будем откровенны, пан отец, руководит вами.
Иваньо молчал. Грубые, в сущности очень примитивные, несмотря на их внешний эффект приёмы Дасько, выработанные в камерах следователей и шпионских притонах, разбивались об иезуитскую увёртливость священника. Если Дасько можно было сравнить с тяжёлой узловатой дубиной, которой разбойник убивает встреченного в лесу крестьянина, то Иваньо походил на отравленный кинжал — тонкий, гибкий, уничтожающий мгновенно и бесшумно...
— Что же вы молчите? — не выдержал Дасько.
— Я жду, что скажете вы.
— А что я должен сказать?
— Не знаю.
— С вами трудно говорить.
Иваньо не ответил.
Дасько окончательно должен был признать своё поражение.
— Я пришёл к вам с просьбой.
— Долг христианина повелевает мне помогать ближнему.
— Даже в том деле, о котором я хочу вас просить?
Иваньо встретился взглядом с Дасько. Или шпиону показалось, или это произошло в действительности — священник сделал чуть заметный утвердительный знак. Только теперь Дасько понял истинную причину увёрток отца Иваньо. «Ловок, пан отец, — подумал Дасько. — Ведёт беседу так, чтобы ни одной улики против него не было, любое слово можно было истолковать, как хочешь».
Разгадав тактику Иваньо, Дасько почувствовал себя увереннее.
— Вы напрасно боитесь меня, — сказал шпион. — В доказательство могу привести эти слова. — Наклонившись к уху Иваньо, Дасько еле слышно прошептал несколько латинских фраз.
— С этого вы должны были начать, — холодно и строго сказал Иваньо, — а не терять зря время.
— Что верно, то верно, — фамильярным тоном согласился Дасько. — Моя ошибка.
— Те, кто послал вас, не прощают ошибок, — голубые, чуть на выкате глаза Иваньо, обычно такие ласковые и добродушные, блеснули ядовитой злобой. От этого взгляда даже видавшему виды Дасько стало не по себе. Невольно вздрогнув, он пожал плечами и, извиняясь, почти робко ответил:
— Я не то хотел сказать. Вы меня не так поняли.
— Я понял вас, — Иваньо говорил спокойно, многозначительно, вкладывая в слова гораздо больший смысл, чем это казалось на первый взгляд. — Понял очень хорошо. Вы придёте ко мне вечером, в десять.
Иваньо сказал адрес, протянул Дасько руку для поцелуя, как требовал церковный ритуал и, перекрестив «исповеданного», размеренными шагами ушёл.
Дасько покинул собор злой, немного изумлённый. Он не мог простить себе, что выказал слабость перед этим священником, таким тихим и добродушным на вид.
Ровно в десять часов вечера Роман Дасько был возле дома отца Иваньо.
Прямая улица, обсаженная вдоль тротуаров каштанами, уходила в тёмную даль. Из окна большого пятиэтажного дома доносилась тихая мелодия песни. Песня была медленной, широкой, плавной. Девушка, шедшая навстречу Дасько, как показалось ему, даже замедлила шаги, чтобы послушать эту песню подольше.
Дасько не любил песен. Девушке он бросил вслед подозрительный взгляд. Шпион умышленно миновал калитку, на которой была прибита дощечка с указанным Иваньо номером.
Только после того, как девушка скрылась, Дасько, убедившись, что на улице никого нет, вернулся обратно и толкнул калитку. Она оказалась незапертой.
По узкой, посыпанной песком дорожке Роман пошёл к дому. Двор был почти сплошь засажен цветами. Одуряюще-терпко пахли белые большие цветы табака. «Золотые шары» желтели в темноте. Чуть поодаль от дорожки, почти у самого дома, шелестели листьями дубки. Все окна в жилище Иваньо были темны, ни в одном из них не виднелось даже малейшего луча света.
Однако священник не спал. Только успел Дасько осторожно постучать в дверь, как она отворилась, и голос отца Иваньо произнёс:
— Сюда.
Хозяин взял гостя за руку и повёл внутрь дома. В темноте Дасько не разбирал направления, только догадывался, что Иваньо ведёт его по коридору в одну из задних комнат.
Иваньо отпустил руку Дасько, сделал несколько уверенных, несмотря на сплошной мрак, шагов. Щёлкнул выключатель. Дасько зажмурил глаза от внезапного света.
Роман стоял посреди небольшой комнаты. Это была кладовая без единого окна. На полу лежала горка рассыпанного молодого картофеля; в углу — мешки с капустой и ещё какими-то овощами.
Иваньо сел на одну из грубых некрашеных табуреток. Другую, небрежным движением ноги, пододвинул Дасько.
Дасько невольно удивился выражению лица священника. Оно было усталым, даже измученным. Углы рта опустились, щёки обвисли, голубые на выкате глаза смотрели с сонной, унылой злобой. Весь день Иваньо был вынужден носить маску — ласковую, добродушную маску, и лишь в поздний вечерний час становился самим собой, давал себе отдохнуть, возвращая лицу его настоящее выражение.
— Благополучно дошли? — спросил священник. — Никто за вами не следил?
Голос у Иваньо тоже был настоящий — не ласково-певучий, как днём, а резкий, дребезжащий, угрюмый.
— Нет, никто, — коротко ответил Дасько.
«Я был высокого мнения о себе, — подумал шпион, — а кажется, мне есть чему поучиться у этого попа».
Заметив внимательный взгляд, которым Дасько осматривал комнату, Иваньо сказал:
— Место надёжное. Угловая комната с глухими стенами. Кроме нас, в доме никого нет, подслушать некому.
— Это хорошо. — Дасько оттягивал решительный разговор, не зная, с чего начать, как лучше подействовать на этого двуликого, несомненно, очень хитрого и опасного человека. — Очень хорошо.
— Раз хорошо, то приступайте к делу.
Дасько посмотрел на священника исподлобья. С неудовольствием шпион вспомнил, что так же смотрел Кундюк, когда Дасько обращался с ним особенно грубо.
— Вы очень торопитесь? — сделав над собой усилие, чтобы победить замешательство, нарочито наглым тоном сказал Дасько.
— Да, — отчеканил Иваньо. — Не позже, чем в начале двенадцатого вы должны уйти. Здесь оставить вас на ночь я не могу. Придётся еще думать, как вам незаметно покинуть мой дом.
Заявление Иваньо разрушало план Дасько найти убежище в доме священника.
— А я, признаться, хотел переночевать у вас, — сказал Дасько, стараясь придать голосу льстиво-дружеский тон.
— Нет, — так же резко, как и в первый раз, повторил Иваньо. — Я и так допускаю неосторожность, принимая вас здесь. Мне нельзя рисковать, да я и не хочу рисковать — своя безопасность мне дороже вашей.
— Сегодня я не спал ночь, а после утреннего свидания с вами весь день ходил по городу — не имел места, чтобы отдохнуть. — Дасько пытался разжалобить священника.
— А это уже ваше дело, — хладнокровно ответил Иваньо. — Я не касаюсь ваших планов. Каждый сам за себя — таков закон жизни.