Конечно, матушка говорит, что одному плохо, но мне вовсе даже не плохо, — отстранившись, он с улыбкой поглядел на её заплаканное лицо, и глаза его сверкнули.
Он вновь притянул её к себе и начал целовать, наполняясь привычным желанием. Видя, что она понемногу успокаивается, что её губы начинают оживать и отвечать ему взаимностью, он принялся не спеша расстёгивать легко поддающиеся пуговицы её платья.
Было совсем темно, когда они, утолив первый порыв страсти, смогли продолжить разговор, и, конечно, Феодосия сразу же решилась говорить о том, что больше всего волновало её в последнее время.
— Мы же любим друг друга. Почему я не могу стать твоей женой? — прошептала она, обвивая его шею руками. Она хоть и рисковала оттолкнуть его от себя, рассердить, но не могла не спросить того, что мучило и обижало её, не давало покоя. — Я ведь, как и сам ты, великокняжеского рода. И мать твоя — такого же рода, и первая жена — тоже тверская княжна. Никогда моя Рязань не была ниже Твери. Чем я плоха для тебя? Иль твоя гречанка очень уж хороша, и ты потому хочешь непременно обладать ею? — продолжала шептать Феодосия, разглаживая нежными пальцами лёгкие морщинки на его лбу и всё ещё надеясь получить от него долгожданное предложение.
— Так себе, если портрету верить, — помолчав и будто не поняв главный вопрос княжны, отозвался Иоанн о внешности гречанки. — Да на что мне её красота? Для меня нет никого милее тебя. Не за красоту думал её в жёны брать, не о себе хлопочу — о земле своей. Если б только о себе! Я б никогда от тебя не отказался. Да и так не оставлю! Всегда ты будешь находиться под моей защитой. И брат твой пусть знает: только благодаря тебе он великое княжение рязанское получил и сестру мою родную в жёны. Ты не обижайся на меня. Конечно, хотел бы я тебя своей женой видеть. Да не принадлежу я теперь себе полностью. — Иоанн заговорил о том, что давно хотел сказать ей.
Она слушала внимательно, молча, и потому рассуждал он легко, быстро, словами, которые от многих раздумий уже давно улеглись в чёткие формы:
— Государь я, понимаешь? Стало быть, в первую очередь о земле своей заботиться должен и лишь потом — о себе. А у нас — враги со всех сторон, каждый кусок урвать норовит. С запада — Литва, с северо-запада — немцы ливонские, с востока — казанские татары, с юга — Большая Орда... А знаешь, какой у нас меж тем главный враг? Да сами же мы. Гордыня наша! Каждый из братьев моих, родных и двоюродных, место моё занять мечтает, себя равным мне считает. А оттого старается независимость свою показать, своевольничает. Хочет в поход на врага — отправится, не хочет — глухим прикинется. Вон, дядя мой, князь Верейский, захотел — изменил отцу, к Шемяке переметнулся, как это забыть? Тверской князь себя великим величает, тоже поклона ждёт, когда помощь его требуется. А по кускам-то, что мы такое? Слабые, разрозненные княжества, которые любой враг проглотит! Смоленск прихватили литовцы — спасибо не сказали, поди теперь отними! Киев давно в литовскую окраину превратился, митрополитами-предателями, ставленниками из Рима окормляется. Небось и язык-то свой родной скоро забудет. А всё из-за междоусобиц князей русских удельных, из-за гордыни и самомнения!
Иоанн увлёкся и заговорил о наболевшем, да княжна, умевшая обычно слушать, на этот раз, истерзанная обидой и сомнениями, перебила его:
— Да я-то тут при чём, голубь мой? И мать твоя, и жена первая — все дочерьми обычных удельных князей были, так чем всё же я тебе не пара?
— Так потому и равняются со мной князья удельные и братья, потому и считают, что ничем великий князь Московский от Тверского или Верейского не отличается! Брак с царевной византийской мог бы возвысить роль государя Московского. Да и другие выгоды от такого брака для земли нашей появятся немалые. Вон уж папа обещает нашим послам и купцам пропускные грамоты по всей Европе выдать, в других землях лучше нас узнают, торговля оживится.
Увидев, что Феодосия вновь залилась слезами, он привёл ещё один, не менее веский довод:
— Ко всему прочему, мы ведь с тобой и повенчаться-то не можем по православным обычаям. Наши родственники ближайшие — твой родной брат и моя сестра в браке состоят. Стало быть, нам по церковному закону нельзя жениться.
— Можно разрешение у митрополита получить, я знаю. Вспомни! Твоя матушка Мария Ярославна и её родная сестра вышли ведь за родных братьев!
— На то причины веские были, да и давно уж это случилось...
Услышав, что она опять всхлипнула и приготовилась плакать, Иоанн вновь попытался утешить княжну:
— Да не плачь ты, я же ещё не женился и пока не собираюсь.
Но она продолжала своё:
— А я-то как, мне-то, что теперь делать? Зачем мне жить без тебя?
— Не глупи, Феодосия. Везде человек себе дело может найти. Даже у куриной жизни смысл есть, а уж человеческая-то всегда сгодится. Не родным, не близким — так больным, старым, бедным. Да это всё так, к слову. А пока делай, что делала, живи, меня люби, радуйся, что мы вместе...
Он принялся вновь целовать Феодосию, сочувствуя её горю и видя себя в том виновником, и оттого в его ощущениях появились какие-то новые, незнакомые до того оттенки, он был властелином над этой растерзанной горем молодой женщиной. А она вновь покорно отдавалась ему, вытирая украдкой слёзы. Когда они натешились, она спросила:
— Скоро сестра твоя уезжает в Рязань, я должна с ней отправляться. Неужели мы снова расстанемся?
Он не сразу ответил на её вопрос. Только что испытанные сильные ощущения расслабили его. «А может, в такой разлуке тоже есть своя прелесть, — подумал он. — Чтобы чувства не приедались, чтобы не одолела окончательно скука, которая способна убить любое увлечение. Да и как ей теперь остаться здесь? Сразу пойдут догадки и предположения, почему не уехала, люди судачить станут. Разве что матушку уговорить взять её к себе? Она же любит Феодосию. Ростов близко, даже если они туда уедут, навещать можно... Впрочем, пока нужды в этом нет, надо осмотреться».
— Я бы посоветовал тебе ехать с сестрой — подальше от лишних разговоров. А заскучаем, я что-нибудь придумаю...
— Может, ты ещё посоветуешь мне замуж выйти? — в