Читать интересную книгу Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета - Владимир Даль

"Так вы думаете, что можно и не выбираться еще?" – спросил он писаря. "Оно, изволите видеть: опасливо,- отвечал тот вполголоса, – и без поддержки будет сомнительно; а если бы, вот, то есть, угодно было, не говоря худого слова, благоприобрести кого-нибудь в свою пользу, то есть, хоть и не то, чтобы из начальственных лиц, а так, не из больших кого-нибудь,- и сам поклонился,- так отстояли б вас; нашего брата удовольствовать можно из небольшого: оно для вас будет как-то пообходительнее, а выходит все единственно".

Христинька достал из кармана полтинник и, показывая его на ладони писарю, сказал: "Да ведь это дело такое, что оно большего не стоит".- Собеседник его не дал договорить, подставил услужливо руку и, сказав: "Будьте благонадежны", отправился. Он сходил с лесенки не с таким стуком и шумом, как сам надзиратель, а потихонечку и придерживаясь рукою за перила; спустившись же вниз, наведался к хозяйке, потолковать еще об этом деле, напросился на чашку чая, расспросил, кого из других жильцов музыкант более всего беспокоит: зашел и к нему, изложив начало, ход, справки, узаконения и заключение свое по настоящему случаю; обещал покровительство свое, получил благодарность и тогда уже отправился домой.

Посещение это удовольствовало всех: и хозяйку, и соседей, и писаря, и под конец даже самого Христиана, который действительно недоумевал, куда ему деваться в одни сутки, а кроме того не хотел сходить уже по одному упрямству. Но всякое земное благополучие непостоянно, и не более как через сутки возникли снова почти всеобщие неудовольствия. Хозяйка, заметив, что жилец ее не думает выбираться, подняла опять прежний крик и жалобы; соседи и жильцы ее также были озабочены, потому что музыка, хотя и не столь оглушительная, не умолкала; Виольдамура продолжали беспокоить и делать ему разные прижимки и неприятности, а наконец и самый писарь, забыв о том, что приобрел он вчера, желал повторить сегодня прием и продлить по возможности дело, полагая, что всякому дню подобает забота своя и что в хлебе насущном нельзя не нуждаться ежедневно. Если рассудить еще, что хозяйка, получив деньги по найму вышки своей за месяц вперед, рассчитывала оставить их за собою, в виде вознаграждения за убытки и беспокойство; что Виольдамур, напротив, считал деньги эти своею собственностию, а писарь надеялся решить недоумение это, приняв спорную сумму под сохранение свое; если вспомним, что хозяйка полагала избавиться от беспокойного жильца в течении суток, а жильцу, обнадеженному писарем, казалось, что дело еще терпит; если рассудим все это, то немудрено, конечно, что дело через две недели подвинулось только тем разве вперед, что позапуталось со всех сторон старыми и новыми взаимными расчетами и начетами. Но как всему на свете должен быть какой-нибудь конец, то и эта ссора, надоев всем соучастникам донельзя, порешилась по добросердечному совету писаря – мировою. Писарь сказал наедине и той и другой стороне: "Охота вам, господа, вдаваться в такое отчаянное сложение без реваншу",- и это их убедило. Виольдамур приискал себе комнату в каменном доме, на Песках,- он, узнав по несчастному опыту, что истинному художнику и музыканту в деревянном домишке не житье, отправился туда со всем скарбом своим и утварью.

Рассчитавшись хорошенько, обе стороны увидели, что при этом деле остались в барышах, конечно, не они.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Угодно вам взглянуть на поезд, обоз или караван Христиана Христиановича, который тянется из Малой Болотной на Пески? Ломового извощика вблизи не случилось, и художник изворотился легковым, то есть дрожечками. Не знаем, каким путем выпроводил он фортепиано и три стула, стол и кушетку свою, но все остальное перед вами, и все уложилось на обыкновенные рессорные дрожки, включая в кладь эту и самого хозяина и выключив одного только Аршета, гитару и контрабас. Гитара, сама по себе, вероятно, не дошла бы до новой квартиры; но с помощью Аршета, на которого навьючили ее, она придет туда несомненно, хотя Аршету очень совестно заниматься, с непривычки, извозным промыслом и он опустил хвост, понурил голову, крадется, как кошка, за дрожками, ступая стыдливо и бережно по мостовой. Контрабас приютился на хребте пешего извощика, который подставил спину свою с большою самонадеянностью под незнакомого ему доселе великанища, сказав: "Вали, не бойсь, барин, мы таскивали бывало и не такие тюки, как на бирже в крючниках живали; иной, я чай, не этому деревянному чета будет",- а потом изумился, когда, тряхнув плечами, не послышал ожидаемой тяжести на плечах. Заметьте, однако ж, что музыкальные снаряды решительно вытесняют бедного Виольдамура с дрожек; непонятно, как он мог еще приютиться. Глядя на все затеи эти, мы не без причины опасаемся, чтобы они не сжили когда-нибудь Христиана со свету, как теперь выживают с дрожек. Ноты занимают место кучера, так сказать, управляют путями жизни Христиана Христиановича; за ними следуют громозвучные барабаны, как иносказательное изображение тех громких, славных и блестящих надежд, которые заигрывали с Христинькой на избранном им пути. Прочие инструменты окружают и наполняют собою, в виде недовесков, представителей будущей славы героя нашего,- а слава эта, основанная на барабанах, невольно срывает у нас улыбку сомнения и сострадания. Все жильцы сколоченного из барочного лесу дома вышли за ворота, чтобы проводить потешный поезд; по веселому расположению их заметно, что они довольны проводами и напутствуют музыканта посильными насмешками и остротами.

Эта первая неприязненная встреча художника нашего при самом вступлении его в свет, ссора, тяжба и невольное отступление – крепко его огорчили и расстроили сладкие мечты, уверенность, что искусство его всюду встретит одних покровителей. В новом жилище продолжал он, конечно, довольно спокойно, вседневную школу свою, потому что глухие каменные стены обеспечивали уши соседей, и наоборот, его самого от влияния и помех со стороны жильцов и хозяев, но одиночество стало надоедать Виольдамуру, который сам не знал, что ему хотелось. Многосторонние дарования гениального художника совершенствовались – по собственному мнению его – не по дням, по часам; и если бы у него были под рукой достойные ценители, которые сумели бы вовремя утешить его и ободрить, то у него, вероятно, стало бы терпенья еще надолго. Но в этом одиноком покинутом положении Виольдамур сравнивал себя с отломком скалы среди взволнованного моря, с парящим орлом, которому нет под облаками ни друга, ни товарища; часто приходило гению нашему в голову, явиться внезапно и нечаянно среди прежних знакомцев своих или, лучше сказать, отца своего, записных и цеховых скрыпачей, и удивить их гениальностию своих успехов – но каждый раз он опять передумывал и оставался дома. Зависть и невежество заградят ему путь – это он предвидел; в этом кругу музыкант надувал духовой инструмент свой так же точно, как серебряник паяльную трубку, а смычок ходил в руках скрыпача, как орудие того же названия в руках шерстобита. Так думал по крайней мере Виольдамур, отличая в недозрелых понятиях своих художника от ремесленника и причисляя самого себя к первому, а иных-прочих ко второму разряду. "Пусть они услышат обо мне наперед со стороны, тогда они протрут клетчатыми платками очки свои и взглянут на меня без цеховых предубеждений. Пусть меня наперед признает свет, тогда и записные шерстобиты и свирельщики наши оглянутся и приподымут брови".

Среди такого раздумья Христиан Христианович пустился однажды погулять в Летний Сад. Он расхаживал медленно, то один, повесив голову, разглядывая будущность свою, то среди пестрой и важной толпы – и, оглядывая всех мимоходом наискось, рассчитывал, скоро ли придет то время, что появление его среди толпы праздных зевак и гуляк, среди озабоченных службой или нуждой деловых и суетливых скороходов возбудит несколько более внимания, чем теперь? Скоро ли все эти маменьки и гувернеры указывать будут взором и боковым наклонением на прохожего артиста, шепнув детям и подросткам своим: вот видите, это Виольдамур! И все будут оглядываться на него с чувством глубокого уважения; никто не станет спрашивать: какой Виольдамур? Имя это будет знакомо всем, и много будет ему тогда и славы, и чести, и богатства. Одно только будет беспокойно: всегдашние со всех сторон просьбы участвовать в концертах людей посторонних и даже весьма посредственных по дарованию. Как быть, подумал он, надобно, скрепив сердце, быть снисходительным: и им нужен кусок хлеба, а мне это будет стоить небольшого. Впрочем, и это также зависит от того, как будешь себя держать, на какую ногу себя поставишь.

Но как достигнуть известности этой? Вот задача! Положим, во мне бы сидели теперь воплощенные все первейшие виртуозы в мире, и положим даже, что чувство, душа игры моей – которая нисходит свыше и не может быть приобретена никакой наукой – положим, что эта душа… что в игре моей, хочу я сказать, было бы даже более души, чем в игре самых знаменитых художников,- каким же образом я прославлю себя и заставлю всех узнать меня и оценить?