Читать интересную книгу Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета - Владимир Даль

– – Не прикажете ли чего, батюшка? Я ходила вот, признаться, на Конную, так зашла к вам понаведаться…

– – Помилуйте, хозяйка, ведь у вас житья нет; вы постояльцам покою не даете: как же можно этак в двери ломаться! Это уж ни на что не похоже: воля ваша!

– – Батюшка, честь ваша перед вами, это что и говорить, а только что извините безобидному слову: всяк в своем добре волен; я и сама не хотела было беспокоиться, батюшка, да вы насмерть меня напугали, а то я бы и не изволила вас потревожить.

– – Чем я вас напугал?

– – Да богу известно, как это сталось, батюшка, что там у вас было такое, а громко больно, говорят, про меж собою забавляться изволили, инно народ под окнами сбежался, а у меня ноги-то и подкосись; ведь опричь домишка покойник ничего мне не оставил, почитай; ну, сохрани бог, беда какая…

– – Отвяжитесь вы от меня, пожалуйста, хозяйка; и я в своем добре волен: и в голосе своем, и в скрыпке, и словом во всем, и в квартире своей, потому что я плачу за нее деньги по уговору и за месяц уплатил вперед.

– – Для безопасности только, батюшка, для безопасности; ведь всякие на свете люди есть, а в хозяйском добре без хозяйского глазу проку не живет; сами изволите знать. Ведь не одни вы на свете постояльцы есть и сказывали, что одни жить будете, спокойно, а вот с собакою вдвоем перебраться изволили, да и голосок-от больно беспокойный, сказывают, да вот и собаку свою как громко обучать изволите, и скрыпок-то много больно навезли с собою: и что вам в них, батюшка, только что одно беспокойство; и стену всю гвоздями исколотили, так я и зашла только понаведаться, из чести, не потребуется ли чего-нибудь?

– – Ничего мне больше не требуется, как чтобы вы с богом убирались отсюда и оставили меня в покое, только.

– – Не извольте бесчестно беседовать, батюшка, не за что; муж мой, конечно, простой человек был, покойник, да ведь перед богом все мы дворяне, батюшка, али, бишь, все мы люди простые; только что вот, изволите видеть, у меня был здесь в третьем году постоялец, тоже человек холостой, а в те поры и дочка была у меня: пристроила ее, благодаря бога, и хорошохонько-таки замуж отдала – а пол-от у нас без накату постлан был, уж после того, для осторожности, польский потолок подшила: пол одинакий, изволите видеть, да из барочного лесу; известное дело, покойник хлебом торговал, ну и барки свои приходили: так он, постоялец-от, всё в щелочки полу и посматривал, что у нас деется.

Может быть, иному покажется, что хозяйка приплела анекдот о дочери своей ни к селу ни к городу; но, право, это случилось очень кстати и послужило самым лучшим громовым отводом для загоравшегося гневу Христиана Христиановича. Отношения между хозяйкой и постояльцем, как вы изволите видеть, начинали путаться; придирчивая хозяйка сама не знала, чего она хотела, а у постояльца терпение истощилось окончательно. Последняя выходка ее, однако же, рассмешила Христиньку, а затем придала и ей самой более веселое расположение, и посещение это кончилось миролюбиво.

Но когда виртуоз наш остался опять один и взглянул, вслед за раскланявшеюся хозяйкой, на эту свободную для всякого посетителя дверь, на лежащее середи комнаты полено, то сердце в нем опять закипело и он начал придумывать, как бы оградить владения свои от подобных нашествий. Гвоздь в дверях, с готовой на нем завязкой, едва не соблазнил его вколотить другой гвоздь в косяк – и замок был бы готов; но Христинька предчувствовал, что вслед за первым ударом молотка рассудительная хозяйка явится в дверях; да притом и гвоздь с завязкой против мясистых плеч ее не устоит: это Христиан испытал уже на деле. Решившись наконец приделать на другой же день на свой счет замок к дверям, Христиан успокоился, поставил среди комнаты налойчик, раскрыл на нем одну из фуг Себастиана Баха и принялся разыгрывать ее на контрабасе. Как будто нехотя великан начал издавать сонные, низкие звуки свои, ворчал и ревел медвежьим голосом, но, повинусь Себастиану Баху и Христиану Виольдамуру, испускал поневоле звуки эти в разумной последовательности, заставляя связывать их умом и чувством и увлекаться бессознательно смыслом, который выражался этим сочетанием звуков. Вот почему контрабасист наш, воспламеняясь все более и более, возвышался постепенно мыслию и чувством над плотским и житейским и, дав полную волю страстям и воображению, предавшись вполне впечатлению творческой фуги, забылся, оглушил сам себя всепотрясающими, величественными звуками контрабаса и царствовал в ту минуту один в подсолнечной, не признавая живого, мыслящего и чувствующего существа, кроме себя самого и Себастиана Баха. Вот он, герой наш, воспламененный самобытностью бессмертного творения; вот как он царствует смычком своим середи окружающих его обаятельных могучих звуков! Он в таком же исступлении, как сибирский шаман, оглушивший себя криком и стуком в бубны; он неистово пожирает огромными глазами заветные полновесные точки на бумаге: туда устремлены все чувства и вся душа его - весь человек, как выражаются нынешние русские писатели наши,- а что делают в это время руки – того Христиан Христианович не знает: они, так сказать, отрешены от духа и действуют как мертвое маховое колесо, по данному им однажды направлению. Они перепилили уже струну, которая с треском лопнула и взвилась змейкой кверху и книзу, между тем как сам художник продолжает пилить по двум остальным струнам, воображая, вероятно, будто все еще внемлет тем звукам, которые видит перед собою на бумаге. Такое торжество духа над плотью, как справедливо уверяют мудрецы наши, не может быть продолжительно; неразрывная связь земли с землею ненарушима, вериги плоти неумолимы, и после восхитительного сна следует горькое пробуждение и головная боль, как с похмелья. Чем выше залетишь, тем ниже придется упасть. Аршет, как представитель животной жизни, первый опомнился, вышел из терпения и докладывает барину, что пора ему перестать бесноваться; Аршету надоел этот дикий, исступленный вид барина, к которому верный слуга не привык, а глухой рев контрабаса его смущает. За Аршетом вскоре последовал другой представитель животной жизни: верблюд наш, или пшенная толчея, хозяйка. Долго она сидела внизу, разводя и складывая поочередно руки и обращая оловянные глаза в потолок; вся избушка, выстроенная из барочного лесу, дрожала от страшной музыки неугомонного постояльца; посоветовавшись с дворником и со стряпухой,- какая бы это была такая флейта или скрыпка, что медведем ревет и от нее весь дом дрожит? – хозяйка поднялась наконец с места и отправилась на вышку узнать, не потребуется ли чего-нибудь постояльцу.

Таким образом Христинька опять уже принужден был вступить в докучливый разговор, отстаивать права постояльцев вообще и свои в особенности; но как он на этот раз немного разгорячился, а хозяйка с своей стороны также ни в чем не хотела уступить, то беседа и была гораздо шумная. Дворник и стряпуха явились в дверях на подмогу и привели контрабасиста в отчаянное положение; хозяйка требовала, чтобы он, как слишком неугомонный гость, оставил честь и место и искал бы себе другой квартиры; он же, отдав деньги за месяц вперед, объявил положительно, что выживет по крайней мере месяц свой и ни в каком случае не выберется прежде сроку. Хозяйка уставила руки в боки, глаза в потолки и принялась кричать; а Христиан, не будучи в состоянии перекричать устным голосом противников своих, прибегнул к помощи своего искусства; вооружившись терпением и турецким барабаном, Виольдамур пошел тузить по нем, не обращая никакого внимания на надседавшуюся хозяйку и двух ее адъютантов.

Сколько ни стояла хозяйка с конвоем своим, сколько ни кричала, а надобно было наконец уйти и замолчать – последнее хоть по крайней мере на столько времени, чтобы перевести дух и отдохнуть. Крайне встревоженная, спустилась она с лестницы, присела было немного, но ей показалось в комнате что-то душно; она растворила окна на улицу и становилась поочередно то перед одно, то перед другое окно и кричала вслух, заставляя всех прохожих оглядываться, что пойдет жаловаться к надзирателю, что она хозяйка в доме, что ей нет указчика и что она хоть и сирота бесприютная, найдет защиту от такого буяна и выживет его, уверяя притом, что для этого ничего не пожалеет. Таким образом прошел день.

Наутро, проснувшись и напившись ранехонько чаю, Виольдамур хотел было идти за замком и плотником, но раздумал; это поспеет, сказал он, и не стоит того, чтобы тратить золотое время – и принялся за выработку голоса, за скрыпки, басы, валторны и фаготы. Долго терпела бедная хозяйка и ходила по комнате, всплескивая руками и повторяя: "Ну, что я буду делать! что я стану делать: ума не приложу!" Наконец, однако же, когда Христинька, вспламеняясь более и более, принялся опять за контрабас, за тромбон и два других постояльца пришли объявить хозяйке, что сегодня же съедут с квартиры, если она не угомонит этого соседа, то она решилась опять подняться на вышку, собрав весь наличный конвой свой, дворника, стряпуху, и пригласив еще одного из недовольных постояльцев. Христиан Христианович принял их как беснующийся: он потешался, гоняя незваных гостей своих по комнате и выпроваживая их поочередно турецким барабаном. Подымая это оружие мести к самым ушам хозяйки, соседа и стряпухи и напевая галлопад, он колотил изо всей силы, заглушал все вопли и крики посетителей и заставил их поспешно отступить. Выпроводив их до самой лестницы, он притворил за ними двери и принялся, для перемены, за раздвижную трубу.