появились четыре оседланные лошади. Для молодой жены Антти еврей прислал великолепное платье из шелка и атласа, а также вуаль, чтобы девушка спрятала свое прекрасное лицо от любопытных глаз толпы. Любезный Аарон не преминул также передать нам счет, где тщательно указал стоимость каждой вещи и услуги; общая сумма в тысячу девятьсот девяносто восемь дукатов произвела на нас поистине неизгладимое впечатление.
Некоторое время спустя мы все же пришли в себя, опомнившись от страшного потрясения, которое пережили, изучая сей документ, и только тогда наконец обратили внимание на последние слова в записке. Аарон сообщал нам, что если у нас не окажется денег, то он готов принять от нас в залог перстень великого визиря ценой в две тысячи дукатов, из коих два дуката причитаются за труды гонцу.
Антти невольно покосился на обручальное кольцо своей супруги, однако я решительно заявил, что не посмею отнять у женщины этот перстень, уже ставший семейной реликвией. Приняв из рук гонца два дуката сдачи, я протянул ему долговую расписку на две тысячи дукатов, которые следовало получить из султанской казны. Мне тогда и в голову не пришло, что этот мой поступок станет вскоре причиной больших неприятностей, ибо оказалось, что бумажка с проставленной на ней суммой, выросшей из-за процентов до двух тысяч трехсот сорока дукатов, попала в Буду намного раньше нас. Но великий визирь все же не лишил нас своего покровительства и повелел оплатить долги.
Нежное шуршанье шелкового платья разбудило госпожу Еву; и лишь когда она стала протирать заспанные, опушенные длинными ресницами глаза, Антти заметил наконец, что жена его сидит на ложе в чем мать родила. Внезапно замахав руками, он вытолкал нас из комнаты, громко приказывая супруге надеть новое платье.
Выполнив перед отъездом многочисленные просьбы и пожелания госпожи Евы, собрав пожитки и оглядевшись по сторонам, мы сели наконец на лошадей и покинули гостеприимное заведение, щедро вознаградив за хлопоты его расторопную хозяйку.
К моему величайшему изумлению, преподобный отец Жюльен повел нас прямо к Соляным Воротам, где кишмя кишела пестрая толпа; жители окрестных деревень покидали город. Возвращаться было слишком поздно — толпа, как река, понесла нас вперед, — но стоявшие у ворот стражники, увидев наши серебряные доспехи, поспешно растолкали людей, расчищая нам дорогу, и приветствовали отца Жюльена радостными криками. Наш же почтенный провожатый, громко благословляя всех подряд и пересыпая свои слова отборной бранью, как и подобает полевому капеллану, на вопрос о цели нашего путешествия беззаботно ответил начальнику городской стражи, что сопровождает благородную госпожу фон Вольфебланд цу Фихтенбау в ее родовое поместье. Мы беспрепятственно проехали под низкими сводами ворот и вскоре оказались за пределами города.
Облегченно вздохнув, я спросил у отца Жюльена, кто надоумил его, как быстро и безопасно выбраться из Вены, на что преподобный капеллан, пересчитывая полученные от нас в задаток двадцать пять дукатов, признался, что уже раньше заметил множество людей, которые свободно покидали город, ибо, как известно, беженцы для горожан — всегда и везде — просто бич Божий. И Вена, разумеется, не стала исключением. Короче говоря, заявил капеллан, он моментально бросил бы нас на произвол судьбы, если бы вдруг почувствовал, что ему самому угрожает какая-то опасность. А мы что, думали, он будет рисковать из-за нас жизнью? Да упаси, Господи!
Мы ехали по разбитой, раскисшей, грязной дороге, оставляя позади покинутый мусульманской армией лагерь, который огромным полукругом окаймлял Вену, двумя своими концами упираясь в далекие холмы.
Вскоре нас обогнал довольно большой отряд вооруженных всадников, которые преследовали турок. Всадники по-дружески приветствовали нас, предостерегая от возможного нападения отставших мусульман, отряды которых все еще встречались в окрестностях города.
К вечеру сквозь тучи проглянуло небо, стало резко холодать, и мы поняли, что вот-вот пойдет снег.
Ночью разыгралась метель и повалил снег, напомнивший нам с Антти нашу далекую родину. Однако белые хлопья вскоре растаяли, а дорога окончательно раскисла. Правда, заблудиться мы не боялись, ибо ехали вслед за уходящей султанской армией, путь которой был отмечен днем столбами дыма, ночью же — багровым заревом пожарищ на горизонте. В опустевших деревнях мы натыкались на обнаженные тела ограбленных, посаженных на кол или не менее зверски замученных крестьян. Вокруг не уцелело ни одного дома, никого не осталось в живых — ни людей, ни скота. Даже собак не было видно. Мусульмане грабили и жгли все на своем пути, под корень вырубая плодовые деревья и беспощадно уничтожая сельские храмы.
Открывавшиеся нашему взору чудовищные картины вызывали во мне ужас и отвращение, заставляя сердце то замирать в груди, то учащенно биться и тосковать по счастливым временам благословенного мира. С каждым днем следы военной разрухи становились все явственнее, пока наконец мы не увидели султанских воинов, деловито отравлявших колодцы, мимо которых прошла турецкая армия. Отряд лучников мгновенно окружил нас, и не миновать бы нам смерти, если бы не перстень великого визиря да не его охранная грамота; помогло нам и то, что я неплохо говорил по-турецки. Все это удержало янычар от немедленной расправы.
Имя сераскера султанской армии возымело некоторое действие, но полностью защитить нас не смогло И хоть мы сулили воинам богатые дары, султанские лучники отняли у нас лошадей и, угрожая пиками и копьями, погнали нас в Буду с петлями на шеях.
3
С сераскером мы встретились только в Буде. Я успел заметить, что несмотря на хвастливые донесения об очередных победах, войска были охвачены недовольством.
Великий визирь приказал выставить на всеобщее обозрение корону святого Стефана, и мы, ожидая, словно нищие у входа в шатер дозволения предстать пред очи сераскера, видели, как паши, покидавшие шатер главнокомандующего, язвительно улыбались и пожимали плечами.
Тогда-то я и понял, что ни в коем случае нельзя больше откладывать разговора с великим визирем, ибо заботам сераскера не будет конца. И мы вошли в шатер, несмотря на позднее время.
Сераскер стоял посередине шатра и вертел в руках корону святого Стефана, задумчиво рассматривая ее. Рядом, у низенького столика, сидел на подушках господин Гритти. Одетый в черное, он походил на ворона, готового в любой момент накликать беду. Пав ниц, мы поцеловали землю у ног сераскера, однако Ибрагим не собирался оказывать нам любезного приема.
— Грязные собаки и дети шайтана! — внезапно взорвался великий визирь и лицо его побагровело от злобы и лишнего кубка вина. — Я послал вас в Вену не для того, чтобы вы тискали девок в городских борделях! Где ваши тюрбаны?! Что вы сделали с моим драгоценным перстнем? Разве я дал