Читать интересную книгу Часы зла - Аллен Курцвейл

— Поистине дьявольское изобретение эти диктофоны, — заметил Джессон.

— Да уж. А говорил он следующее: «Применение книг в качестве терапевтического вспомогательного средства вызвало лишь маргинальное улучшение состояния пациента, страдающего патологическим пристрастием к своей записной книжке, которую он сам называет „каракули-писульки“… Содержание пресловутой книжки дает основания полагать, что у пациента просматриваются также нарушения в области психосексуального соответствия плюс возможный невроз жизненного предназначения…»

— Поразительно, как вы это все запомнили, — перебил меня Джессон.

— Графоманьяки обычно страдают прекрасной памятью.

— Пожалуй. Ну а что касается этого «невроза жизненного предназначения»?

— Самому пришлось лезть в медицинский словарь. Выяснилось, что это некое подобие морального мазохизма, при котором пациент устраивает свою жизнь так, чтобы гарантировать регресс.

Дверцы кресла-паланкина распахнулись, из них показался Джессон.

— Наверное, нам следует сделать небольшой перерыв. Как насчет ленча? Паштет из гусиной печенки со свежими овощами и зеленью способен прогнать печальные воспоминания о Креветке?

— Думаю, да.

— Может, ваша жена захочет к нам присоединиться?

— Боюсь, что нет. Ник последнее время пребывает в состоянии стресса.

— Так тем более ей просто необходимо развеяться. К тому же у меня имеется прекрасная коллекция вин, сотернов, которыми настоящие гурманы предпочитают запивать гусиную печенку. Целая кладовая самых разнообразных вин, собранных мной для душевного успокоения.

Джессон позвонил и потребовал телефонный аппарат. Через несколько секунд появился Эндрю со старомодным аппаратом, который он подключил через не менее странно выглядевшую розетку.

Разговор по телефону не занял много времени.

— Ник? Мистер Джессон хотел бы пригласить тебя на ленч. Давай договоримся, где тебя встретить.

Она вздохнула.

— Хоть в бассейн ныряй за монетами, которые швырнул тебе хозяин, но уволь меня от этих встреч.

Я прикрыл трубку ладонью.

— Говорит, что работы просто невпроворот.

— Попробуйте попросить еще раз, Александр.

— Так ты никак не можешь, а, Ник? Мистер Джессон готовит совершенно потрясающие блюда.

— Pas pour moi![19] — И с этими словами она повесила трубку.

— Ну? — спросил Джессон. Я покачал головой. — Жаль. Тогда скажу Эндрю, чтобы накрывал на два прибора. Должен заметить, отказ вашей супруги лишний раз убеждает меня в несовершенстве матримониальной системы как таковой.

— А вы когда-нибудь были женаты, мистер Джессон?

— Довольно личный вопрос.

— Но я же поделился с вами весьма личными, даже интимными подробностями своей жизни. И разве не заслужил тем самым откровений и с вашей стороны?

— Справедливо. Нет, я никогда не был женат. Я, знаете ли, больше верю в дружбу, чем в любовь. Правильно говорил великий Платон: все мы рождаемся на этот свет для родины, для наших родителей, для наших друзей. Заметьте, он ни словом не упомянул при этом о мужьях или женах.

— Ну а что касается вашей родины и ваших родителей? Вы и о них не упомянули ни словом. Вообще вся ваша жизнь напоминает мне пустующее отделение в шкафчике.

— Может, будет лучше, если таковой она и останется в ваших воспоминаниях.

— Не забывайте, мы с вами заключили сделку, — сказал я и многозначительно покосился на заветную записную книжку.

— Всему свое время, — сказал Джессон и положил тем самым конец спору.

Глава 14

В библиотечном каталоге Джессон до сих пор значился под аббревиатурой Н. Б. Н. К. — «Нигде Больше Не Классифицирован». И известно мне о нем теперь было не больше, чем в самом начале нашего знакомства. Всякий раз, когда я пытался заставить его выполнить свою часть нашего договора, он отнекивался и переводил разговор на другую тему. Я спрашивал о школе или колледже, а Джессон принимался рассуждать о паштете из гусиной печенки. Я упоминал его литературный псевдоним — он обсуждал достоинства зеленого салата, который некогда выращивал на своей ферме на Лонг-Айленде из семян, купленных в Эйксе.

— Семена, почва и солнце, — говорил он. — Вот священная троица любого садовода и огородника. У меня там была теплица, которую вы, любитель огороженных пространств, непременно оценили бы.

Я продолжал давить и настаивать:

— И как долго ваша семья владела этой фермой?

— А как вам фасоль? Хороша, правда?

— Мистер Джессон, ну, пожалуйста…

— Если вам так хочется понять, кто я такой, оглядитесь. Вся моя жизнь соткана из вещей, которые я здесь собрал. И вообще я похож на анонимного создателя этого шкафчика. Откуда и как взялись в нем все эти предметы — стоит ответить на данный вопрос, и сразу станет понятно, кто я такой и откуда.

— Откуда и как?..

— Ну да. Я имею в виду истории, которые стоят за всеми этими предметами. Чаще это называют происхождением.

Не успел я задать очередной вопрос, как вошел Эндрю с новой коробкой печенья.

— Ну, вот оно, мое любимое, наконец-то!

— Нельзя ли вернуться к вашему прошлому, мистер Джессон?

— О, если б это было возможно! — ответил он и запустил пальцы в жестянку с печеньем.

— Тогда хоть по крайней мере объясните, как вы приобрели все это, — сказал я и махнул рукой в сторону салона.

— Так и быть. — Он указал на массивное бюро. — Видите вот этот «кнорпельверк» с совершенно прелестным встроенным письменным столиком? Наткнулся на него в одной лавке неподалеку от Рингштрассе.

— Я имел в виду другое. Откуда взялись деньги?

— Да будет вам известно, я еще в нежном возрасте был «вполне прилично обеспечен». Так, во всяком случае, предпочитала называть это моя матушка.

— Имущество, управляемое по доверенности?

— Ну, можно сказать и так, хотя никаким доверием здесь не пахло. Просто мама настояла на получении пожизненной финансовой поддержки для нас обоих, когда поняла, что вышла замуж за негодяя и смертельно-скучного человека.

— Как давно это было?

— Да какая, в сущности, разница! Единственное, что вам надо знать: мать заключила это соглашение потому, что они с отцом постоянно ссорились. Даже из-за моего имени, о чем я знаю с ее слов. Мама хотела назвать меня Бартоломью в честь своего любимого дяди, орнитолога, известного какими-то выдающимися исследованиями болотных птиц штата Небраска. Но отец был против и хотел, чтобы меня назвали Генри, в его честь.

— И в честь его отца, вашего деда?

— Нет, слово «третий» появилось в моем имени значительно позже. При крещении мне дали имя Генри Форд Джессон-младший, это должно подсказать вам дату моего рождения. В ту пору в Диаборне, штат Мичиган, мальчики-младенцы под именем Генри Форд такой-то и такой-то выходили из родильных палат, как легковые автомобили с конвейера.

— Я так понимаю, Генри-старший имел отношение к автомобильному производству?

— Лишь косвенное. Был связан в основном с металлургической промышленностью.

— «Металлолом Джессона»? Ах вот оно что! Теперь понимаю, как вам удалось определить происхождение стального гвоздя в пустом отделении шкафчика.

Джессон кивнул.

— Мой отец стремился вовлечь меня в семейный бизнес. И одним из инструментов воздействия была специальная оловянная палочка, которую он называл «мотиватором». Он постоянно носил ее с собой.

— Так вы хотите сказать, он вас бил?

— При каждом удобном случае. Большую часть детства я провел, прячась от него под большим дубовым столом. Сидел там и играл в камушки. У меня их была целая коллекция. Поверьте, человек вовсе не чувствует себя таким уж одиноким, находясь в безопасном замкнутом пространстве.

— Ну а мама? Неужели она ничего не могла поделать?

— Отчего же. Она старалась, причем довольно часто. Но это лишь усугубляло положение. Отец был страшно вспыльчивым, жестоким человеком, не чурался самых грубых и непристойных выражений. Но и матушка тоже была очень сильной личностью и упрямо гнула свою линию. Костюмчики-матроски, уроки танцев, французского и верховой езды на ферме. Не стану упоминать диеты, на которых мне доводилось сидеть. Можно лишь сказать, что мама запрещала мне абсолютно все, что имело хотя бы какой-то вкус, особенное сладкое. — Джессон подошел к шкатулке из панциря черепахи и приподнял крышку. — Вот видите? Мама настояла, чтобы я клал сюда никель всякий раз, когда допущу грамматическую ошибку. Каждое неверно написанное слово, каждый промах означали неизбежное путешествие к этой бонбоньерке, где, можете мне поверить, никогда не было ни одной конфетки.

— И все равно с отцом бы вам, наверное, было еще хуже.

— Не знаю, не уверен. — Джессон сунул в рот мятный леденец. — Расскажу вам один случай. Мне тогда было восемь, и как раз в тот год отец перевез нас и весь свой бизнес из Мичигана в Нью-Йорк. Однажды он вернулся домой довольно рано и был просто в бешенстве. У него прямо из-под носа увели какой-то выгодный контракт по вторсырью. Наверное, мама почувствовала, что без мотиватора сегодня не обойдется, и поспешила вывести всех нас из дома. — Джессон на секунду умолк, потом мрачно вздохнул и продолжил: — Я до сих пор так живо вижу эту сцену. Мы зашли в бутик под названием «Чез Кристин», неподалеку от Мэдисон. Мама зашла в примерочную, а я стоял рядом и томился от скуки. И тогда я наклонился и стал подсматривать за тем, что происходило в примерочной. И что, как вы думаете, предстало взору восьмилетнего мальчика? Чулки, пояс, мужские носки. Четыре обнаженные лодыжки, мужские ноги, торопливо перешагивающие через брюки. И еще оттуда доносились сдавленные стоны и запах, которого я никогда не забуду. И если б мама вместо меня должна была класть штраф в бонбоньерку, это, наверное, обошлось бы ей в целое состояние. Из «Чез Кристин» мы отправились в «Эйберкромби» и «Финтч», где мама собиралась подобрать мне блейзер. Но я так разволновался, что отказывался стоять спокойно, пока мне примеряли этот самый блейзер и пока портной размечал кусочком мыла места, где надо подогнать рукава. «Генри Джессон-младший! — бранила меня мама. — Прекрати извиваться сию же минуту! И не суй руки в карманы, они все равно зашиты. И останутся зашитыми, потому что держать руки в карманах — это дурной тон». Но, очевидно, я не слишком прислушивался к ее замечаниям, потому что в следующую секунду она влепила мне пощечину.