вошел в хибару, сел у огня и достал трубку. Даже не обращая внимания на стонущего племянника! При неровной пляске огня, в своем пледе и юбке, с этой бородой и не видавшей гребня шевелюрой он больше всего походил на горного тролля.
Я поискала глазами какую-нибудь ткань, чтобы сделать мальчику компресс, замерев с глиняной миской в руках. И взгляд ни за что не зацепился.
- Ему надо поставить компресс, - сказала я как можно решительнее, глядя в большую лохматую спину хозяина.
Он обернулся, выпустил облачко дыма и снова так испытывающе глянул на меня. И пожал плечами - дескать, вперед. Я возмутилась и бухнула миску на стол.
- Это ваш племянник, а не мой. Вам все равно, что ли?
Пастух медленно поднялся, отложил трубку на стол и без слов двинулся на меня, как скала. Сейчас ударит..! Я схватила миску и, выплеснув ему воду в лицо, полетела под вечерний дождь. Туда, вниз по склону... Только поскользнулась в грязи и растянулась сразу за порогом. Суматошные попытки подняться делали только хуже. Тяжелые шаги деревянных башмаков прозвучали в такт биению сердца. Я замерла, оглядываясь на пастуха-тролля. Час мой настал. Надо было выходить за дурака Вилли, Дженни!
*Самайн - 1 ноября, кельтский новый год, начало "мертвого времени". Праздновался по всей Британии. ** Свадебная английская традиция - для молодых варили медовый напиток.
*** Тэм
Мои догадки подтвердились. Трубадур - женщина! Как я мог привести в собственный дом женщину, когда она не Мэри?!
Она шлепнулась сразу за порогом, как мешок с ячменем. Женщины. Как и дети, приносят слишком много шума. Вот и племянница Хэмиша исчезла. Я покосился на маленького медовара: он дышал тяжело, как овца с переломанными ребрами. Если эта женщина убежит в ночь... Проблем станет только больше.
Я подошел и, поймав за шиворот, поднял ее. Развернул к себе лицом, хорошенько встряхнув. Еще сама заболеет, вон какая мокрая и грязная, а это худое одеяние - не защита. Глаза блестят... но до Мэри им далеко. В них стоит ужас и отчаяние. Она начала махать передо мной кулаками и кричать что-то о свободе.
- Нагрей воды, - кивнул я в сторону бочки.
- Что? -- спросила она угасшим голосом, съеживаясь в моих руках.
- Ты мокрая.
Она кивнула, и тут челюсть ее отвисла. Замотала головой. Ну, что еще?..
- Мокрый, - сказала с нажимом, выдергивая плечи из моих рук. - Джон, гусельник, - и протянула перепачканную руку с достоинством. Мне сделалось смешно и мучительно неловко.
- Тогда пой мужским голосом, - пожал я плечами и вышел под дождь. Парень выглядит плохо. Придется звать знахарку. Эта пигалица Джон, кажется, не знает, что делать.
- А... вы куда? - крикнула она мне вслед. Я почувствовал на лбу испарину. Она будет говорить весь вечер? - Эй! Я к вам обращаюсь! Вы даже не представились! - не отстает.
- К знахарке, - пришлось пояснить.
*** Рони
Мама месит лепешки бледная, как гриб. Ну, кто бы подумал, что она так за меня волновалась? Обычно говорит, что я ничего не умею и все такое, а тут...
Я морщусь. Отвар, который дала бабка Хелена от простуды, горький, и кажется, что у меня ежики во рту бегают.
Айлин связывает пучки трав и даже не смотрит на меня. Был бы папа дома.
Я кутаюсь в папин старый килт; от него по-родному пахнет полем и табаком. Думаю с печалью про дудочку. Новой мне не видать, и с Джоном не играть. А это было так здорово!.. Перед глазами становится мутно и першит в горле. Пастух Тэм, конечно, спас и Терри, и Джона. Он хороший. И Адар у него сильный. Куда там красным англичанам.
Если бы я не поскользнулась на склоне, когда пыталась спрятаться... Хорошо, что пастухи искали потерявшихся овец. Я уже думала, что умру в том страшном овраге...
Дома тепло и уютно, но почему-то на грудь как камень положили. Будто я поменялась навсегда.
***
Глава 10