— Бьюсь об заклад, они рассказывали тебе, что я пожираю собственных детей?
— У меня сложилось впечатление, что все вы — одна большая семья, которую возглавляет любящий Дядюшка, — потрафил Главному управляющему Фарнхэм.
— Лжецы, все они лжецы. Ну, остаток вечера я свободен (дай бог, чтобы не случилось чего-нибудь из ряда вон выходящего). Их Милость знает, что мы тут пируем в твою честь, и он великодушно разрешил мне не являться до конца банкета в Большой Зал. Поэтому мы теперь можем расслабиться и повеселиться. — Главный управляющий постучал ложкой по кубку. — Кузены и племянники, предлагаю тост за здоровье нашего нового родственника. Вы, может быть, уже слышали, что я сказал, — лорд Протектор очень доволен нашей скромной попыткой дать возможность кузену Хью почувствовать себя уютно в семье их Милости. Но я думаю, вы уже сами догадались, что… так как невозможно не заметить вещь, которой обладает кузен Хью, это не малый хлыст, а хлыст чуть поменьше моего! — Мешток хитровато улыбнулся. — Будем надеяться, что ему никогда не придется воспользоваться им.
Слова шефа вызвали бурю аплодисментов. Он сурово продолжал:
— Вы все должны знать, что даже мой старший заместитель не носит подобного символа власти, не говоря уже об обычном главе департамента… и я надеюсь, что вы сами на основании этого сделаете вывод о том, что самый легкий намек кузена Хью, Главного Исследователя и помощника их Милости по делам науки, назначенного личным приказом их Милости, — то же самое, что мой приказ, и не советую доводить дело до моего вмешательства. А теперь тосты! Поднимем бокалы все вместе, и пусть «счастье» свободно вливается в наши жилы… пусть тост скажет самый младший из нас. Кто у нас самый младший, ну!..
Вечеринка становилась шумной. Хью заметил, что Мешток пьет очень немного. Он вспомнил предупреждение и решил следовать ему. Но это было невозможно. Главный управляющий мог пропустить любой из тостов, просто подняв бокал, но Хью как почетный гость чувствовал себя обязанным выпить каждый раз.
Через какое-то время (Хью уже смутно представлял, который сейчас час) Мешток отвел его в новые роскошные апартаменты. Хью чувствовал хмель, но не было той неустойчивости, что обычно его сопровождает, напротив, он ощущал какое-то парение над землей, просветление. Чувствовал, что в него вселилась мудрость веков, подплыв к нему на серебряном облаке и войдя в него в виде ангельского счастья. Что это за напиток? Алкоголь? Возможно. Бетель? Грибы? Может быть. Марихуана? Наверняка. Он должен записать состав, пока он еще свеж в его памяти. Это как раз то, в чем нуждается Грейс. Он должен… Но конечно же, он у нее теперь есть. Просто прекрасно. Бедняжка Грейс… Он никогда не понимал ее… А ведь все, что ей было нужно, — это немножко «счастья».
Мешток довел его до спальни. Поперек изножия его прекрасной новой кровати спало какое-то существо, явно женского пола, кудрявая блондинка.
Хью взглянул на нее со своей стофутовой высоты и недоуменно заморгал:
— Кто она?
— Согревательница твоей постели. Разве я не говорил тебе? — прозвучал голос Мештока.
— Но…
— Да, да, я знаю, что фактически ты — жеребец. Но ты не сможешь причинить ей вреда — именно для этой цели она и существует. Так что не беспокойся. Все будет в порядке.
Хью повернулся, чтобы обсудить вопрос подробнее. Двигался он медленно из-за своей необъятной ширины и высоты. Мешток исчез. Хью почувствовал, что едва сможет добраться до постели.
— Подвинься, киска, — пробормотал он и мгновенно уснул.
Проснулся он поздно, но киска все еще была здесь. Она явно ждала его завтрака. Он испытывал в ее присутствии какое-то неудобство. И это не следствие похмелья — похмелья не было. Видимо, «счастье» не требовало подобной расплаты за злоупотребление им. Он чувствовал себя физически сильным, ум его обострился, и он страшно хотел есть. Но эта девочка-подросток смущала его.
— Как тебя зовут, киска?
— Да будет им известно, что каково бы ни было имя их слуги, это не имеет ни малейшего значения, и они могут звать ее, как им заблагорассудится, она все равно будет более чем довольна.
— Ладно, ладно. Говори со мной, как с равным.
— У меня нет настоящего имени. В основном мне говорят: «Эй, ты!»
— Хорошо, тогда я буду звать тебя Киска. Тебя это устраивает? Ты в самом деле похожа на котенка.
На щеках у нее появились ямочки.
— Да, сэр. Это гораздо более приятное имя, чем «Эй, ты!».
— Отлично, в таком случае, отныне ты — Киска. Можешь сказать об этом всем и больше не откликайся на «Эй, ты!». Скажи, что имя тебе присвоено официально Главным Исследователем, а если кто-нибудь будет сомневаться, то пусть спросит у Главного управляющего. Если осмелится…
— Да, сэр. Спасибо, сэр. Киска, Киска, — повторила она, как бы запоминая, потом вдруг хихикнула. — Чудесно!
— Я рад за тебя. Это мой завтрак?
— Да, сэр.
Он поел прямо в постели, предлагая ей куски, и понял, что она этого ожидала или, по крайней мере, того, что ей разрешат поесть. Еды было вдоволь и четверым. Вдвоем им удалось осилить приблизительно тройную порцию. Затем он обнаружил, что она собирается помогать ему в ванной. Он отказался от ее услуг.
Немного погодя, собираясь приняться за порученное дело, он вдруг спросил:
— А что ты собираешься делать теперь?
— Я вернусь в помещение для прислуги, сэр, как только вы отпустите меня. Появлюсь снова, когда вы будете ложиться спать… или когда скажете.
Он уже хотел было, наговорив ей кучу комплиментов, отказаться от ее услуг… но остановился. Ему в голову неожиданно пришла мысль.
— Послушай. Ты знаешь высокую прислугу по имени Барбара? Она вот настолько выше тебя. Она здесь всего недели две, и у нее есть дети, близнецы. Они родились совсем недавно.
— О, конечно, сэр. Дикарка.
— Да-да. Это она. Ты знаешь, где она?
— О да, сэр. Дикарка еще в палате для лежачих. Я очень люблю ходить туда и смотреть на малышей. — Она погрустнела. — Как это должно быть прекрасно!
— Да. Ты не могла бы передать ей записку?
Киска задумалась.
— Но она может не понять ее. Она ведь совсем дикая и даже говорить еще толком не умеет.
— Мм… Черт возьми. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Подожди минутку.
В его комнате был стол, он подошел к нему, взял одну из тех замечательных ручек — они не ржавели, чернила в них никогда не кончались и казались твердыми — и отыскал листок бумаги. Он торопливо написал записку Барбаре, спрашивая ее о здоровье близнецов и ее собственном. Описал свое необычное возвышение, сообщил ей, что вскоре он как-нибудь ухитрится увидеться с ней — пусть она не волнуется и терпеливо ждет — и заверил ее в том, что его чувство к ней по-прежнему горячо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});